– Ничего. Ни заметок, ни записей разговоров. Ни телефонных звонков, ни автоответчика. И я не могу понять почему.
– А как ты думаешь, что случилось?
– Я это все удалила? Это единственное объяснение, которое приходит мне в голову.
– А что еще?
Она искоса взглянула на него:
– Что ты имеешь в виду?
– Ты уверена, что удалила только меня?
– Нет.
– Я могу быть не единственным твоим заданием или человеком, о котором ты забыла.
Ее сердце упало.
– Ты не единственный. Я забыла о своем сыне.
Протянув руку, Натан отвел с ее лица прядь волос, которую закинул туда ветер.
– Мне очень жаль твоего сына, – тихо произнес он.
Элла зажала рот рукой и отвернулась. Сглотнув, она проглотила ком, поднявшийся в горле.
– Спасибо, – прошептала она.
– А как Дэмьен перенес все это?
Она откашлялась, на секунду удивившись, что он знает про Дэмьена. Хотя, конечно, он должен знать. Она носит обручальное кольцо. Он знает, что она замужем. Она, должно быть, упоминала его.
– Мы это толком не обсуждали.
– Отрицание? – спросил он. Элла пожала плечами. – Если хочешь, мы можем поговорить об этом. Раньше мы говорили.
Элла моргнула:
– О чем мы говорили?
– О Дэмьене. О твоих родителях.
– Я говорила с тобой о своих родителях? – тихо переспросила она. Она очень редко говорила с кем-то о своих родителях. Даже с Эндрю они редко их вспоминали.
– И что я о них говорила? – спросила она у Натана.
– Что они погибли в автокатастрофе, когда тебе было шесть, и что ты винишь в этом свою мать.
Элле показалось, что мир вокруг нее рушится. Она покачнулась. Как она могла рассказать что-то настолько личное человеку, у которого брала интервью?
– Эй, эй, – Натан поддержал ее за плечо. – Тише. Выпей-ка. – Он протянул ей металлическую фляжку с водой.
Она отпила примерно четверть и отерла рот рукой.
Элла на самом деле винила мать, но она не могла вообразить, с чего бы ей было рассказывать об этом Натану. Кроме Дэмьена, единственным человеком, которому она призналась в этом, была тетушка Кейти. Через несколько недель после гибели родителей, после того как соседи помогли тетушке Кейти забрать вещи из их квартиры и перевезти их в ее гараж, Элла наткнулась на коллекцию фарфоровых фигурок, которые принадлежали ее маме. Мамины родители каждый год дарили их ей по одной на день рождения. Фигурок было восемнадцать, хотя маме в год ее смерти было двадцать четыре. После того как она вышла замуж за отца Эллы, фигурки больше не появлялись. Мама была убита тем, что ее родители не приняли отца Эллы в свою семью, но все равно дорожила своей коллекцией.
Фигурки всегда стояли в антикварной витрине в их крошечной квартирке. Но после смерти родителей, когда все их вещи были запакованы и убраны, Элла не могла видеть ничего, что раньше принадлежало родителям, потому что ненавидела их за то, что они бросили ее. И особенно она ненавидела то, что любила ее мать.
Как-то вечером, когда тетя Кейти готовила ужин, Элла, тоскуя по родителям, забралась в гараж и стала рыться в старых коробках. Вдруг, когда она нашла в одной из них запакованные фигурки, ее охватила дикая ярость. Дикая, сверкающая злость выплеснулась на поверхность ее крошечного существа яростными слезами. Она начала хватать фигурки одну за одной и швырять их об стену гаража.
Кейти прибежала в гараж на звук бьющегося фарфора как раз в ту минуту, когда последняя фигурка, ангел с белыми крыльями, разлетелся на крошечные осколки. Фарфоровая пыль покрывала гаражный пол, словно свежевыпавший снег.
– И чем это ты тут занимаешься, Элла Скай? – закричала Кейти.
Элла не могла ответить. Ярость прошла, ее место заняла глубокая печаль. Она только что погубила мамину любимую коллекцию.
Мама побила бы ее мухобойкой и отправила без ужина в постель. Но тетушка Кейти опустилась на колени, крепко обняла Эллу и прижала ее к своей широкой мягкой груди.
Тетушка Кейти пахла печеными яблоками и свежим хлебом. Когда Эндрю и Элла переехали к ней, она начала постоянно печь пироги. Элла знала, что она делает это, чтобы порадовать их. Но в ту минуту Элле хотелось плакать и плакать. Она слишком долго сдерживала слезы.
– Ну-ну. – Тетя Кейти гладила ее по спине. – Ничего, Элла, ничего, расскажи мне. Почему ты разбила мамочкины фигурки?
– По… По… Потому, – всхлипывала Элла. Она смахнула слезы, вытерла руку о подол рубашки и попыталась еще раз: – Потому что… Я не знаю, – дернула она худым плечиком.
Тетя Кейти поджала губы.
– Я думаю, знаешь, но боишься сказать мне.
Элла поглядела на свои грязные кроссовки. Вообще-то они были белыми. А теперь стали серыми. Она крутила в руках подол рубашки.
Кейти подняла ее лицо пальцем за подбородок.
– Ты можешь сказать мне все. Но только честно. Честность – лучшая политика.
Элла не была в этом уверена. Она слышала последний разговор своих родителей. И то, что сказала мама, расстроило папу, и так сильно, что он не только убил их обоих, но едва не убил и Эллу с братом.
Так что Натан был прав: Элла винила свою мать.
Элла почувствовала, как ее глаза начинает жечь изнутри. Она быстро заморгала.
– Я очень давно ни с кем не говорила об этом.
Насколько она помнила, она не разговаривала об этом с тех пор, как рассказала об этом Дэмьену в первый год их брака. И то, что она говорила об этом с Натаном, могло значить только одно. Они были очень близки.
– Я знаю. Это ты мне тоже сказала. Как бы то ни было, – добавил он, протягивая ей горсть смеси, – ты ни в чем не виновата.
Элла сморщилась:
– Я не виню себя. Очевидно, что виновата была мама.
– Я не про твоих родителей говорю.
– А про что же?
Его взгляд опустился к ее животу и снова поднялся к лицу. Она ясно поняла, что он имеет в виду. Да, она винила себя в той аварии в конце ноября. Но Натан не имеет права объяснять ей, что это не так. Он не знает, что произошло.
Но и она не знает тоже.
Элла скривилась. Пора сменить тему. Ей больше не хочется обсуждать свои проблемы. Она хочет поговорить о нем. Или о них. Да, вот хорошее начало.
Она отряхнула руки от остатков орехов и взяла диктофон.
– Не возражаешь, если мы начнем?
– Конечно.
– Запись, – начала она. – Что мы делали прошлым летом? Редактор сказала мне, что ты водил меня в поход?
Натан открыл было рот, но быстро закрыл его.
