У Влада вздулись жилы на лбу. Нижняя фуфайка прилипла к спине, подмышки промокали насквозь. Он чувствовал острый звериный запах собственного пота и металлический привкус ярости во рту. Он знал: стоит повысить голос, перейти к угрозам, и остановиться уже не сумеет. Начнет бить, забьет эту тварь насмерть. Тогда его план полетит к черту, вместе с карьерой, свободой, а возможно, и жизнью. Его обвинят, как Абакумова: нарочно угробил ключевую фигуру сверхсекретной операции, потому что сам участник заговора. Гоглидзе с радостью разоблачит очередного заговорщика внутри Аппарата, свалит на него все прошлые и нынешние провалы.
Искушение врезать ей было настолько сильным, что он решил не рисковать. Вызвал дежурного, приказал увести ее. Она встала с табуретки и едва не свалилась, ловко изобразила обморочную слабость. Шаталась, подгибала колени. Дежурному пришлось поддерживать ее под локти. Он делал это бережно и молча, без обычных окриков: «Встать! Пошла!»
– Наручники! – напомнил Влад прежде, чем дверь за ними закрылась.
* * *
Надя прилипла к микроскопу. Фаги напоминали инопланетные космические спутники из какого-то фантастического мультика. Они были крупнее обычных вирусов и сложнее устроены. Шестигранная головка, аккуратный круглый воротничок, туловище-пружинка, три пары тонких гибких конечностей. Эти простейшие, мельчайшие из всех живущих на Земле организмов двигались так спокойно и грациозно, что казались разумными существами с чувством собственного достоинства. Сибироязвенные бактерии Bacillus Anthrax превосходили их по размеру примерно в сто раз и выглядели гигантскими бесформенными чудовищами. Фаг медленно опускался на поверхность бактерии, приседал на своих шести лапках. Туловище-пружинка сжималось, выпускало стержень-иглу, впрыскивая в цитоплазму бактериальной клетки свою генетическую информацию, точно и умело, будто из шприца.
Капля фагов уничтожила колонию Bacillus Anthrax минут за сорок. Мутный бульон из бактерий превратился в чистую прозрачную водичку.
Надя глубоко вдохнула, выдохнула, прикусила губу под марлевой маской, строго сказала себе: «Тихо, тихо, не обольщайся, не ты первая, не ты последняя».
Их обнаружили в конце XIX века, с ними было связано много счастливых и трагических случайностей, упущенных возможностей, чудесных исцелений, поломанных судеб.
В 1896-м британский бактериолог Эрнест Ханкин с изумлением наблюдал, как в лужице грязной воды из Ганга подыхает Staphilococcus aureus, очаровашка, золотистый стафилококк. Годом позже Николай Федорович Гамалея описал гибель наглой живучей сволочи, Bacillus Anthrax, вызванную «неизвестным компонентом».
В 1917-м, в разгар Первой мировой, канадец французского происхождения, микробиолог-самоучка, Феликс д’Эрелль, сражаясь с эпидемией дизентерии во французской армии, открыл вирусы, которые убивали бактерий, дал им имя: бактериофаги (пожиратели бактерий) и написал о них фундаментальный труд.
В 1924-м д’Эрелль вместе со своими сотрудниками провел первый эксперимент по фаготерапии дизентерии в детском госпитале в Париже. Прежде чем дать препарат больным детям, команда испытала его безопасность на себе. Эксперимент оказался удачным, большинство детей выздоровели.
Начался бум фаготерапии, фармацевтические фирмы запустили массовое производство, препараты с фагами продавались во всех аптеках и выписывались при всех инфекционных болезнях. Д’Эрелль отправился в триумфальное турне по США, читал лекции в Стэндфордском и Йельском университетах, получил медаль Левенгука. Нидерландская Королевская академия наук присуждает ее раз в десять лет за выдающиеся заслуги в микробиологии. Д’Эрелль очень гордился этой медалью, ею когда-то наградили его кумира Пастера, который так же, как он, не имел медицинского образования и был самоучкой.
Великий иммунолог, нобелевский лауреат Пауль Эрлих перед смертью завещал ученым и врачам найти «магическую пулю» – универсальный нетоксичный антисептик, способный поражать болезнетворных микробов, не причиняя вреда полезной микрофлоре и здоровым клеткам. Сторонники фагов назвали их «магической пулей Эрлиха», и это стало еще одной наградой д’Эреллю, пусть неформальной. Противники фагов отрицали их существование как отдельных организмов и считали продуктами жизнедеятельности бактерий, д’Эрелля величали алхимиком и шарлатаном.
До появления электронного микроскопа вирусы никто не видел, о них знали только по косвенным признакам. Первые препараты из фагов делались вслепую. Рядовые фармацевты и врачи в то время имели довольно смутное представление о микробиологии, часто ошибались в диагнозах. Между тем фаги действуют строго прицельно, каждый убивает свою конкретную бактерию, и чтобы правильно подобрать лекарство, надо точно определить болезнь.
Однажды д’Эрелль исследовал два десятка случайно купленных коммерческих препаратов, и все оказались пустышками.
В результате фаги не оправдали высокого звания «магической пули». Их шумный бестолковый дебют закончился провалом. На д’Эрелля посыпались злорадные насмешки недоброжелателей, которых за годы его триумфа накопилось значительно больше, чем сторонников. Но осталась команда верных учеников и последователей. В нее входил русский врач Николай Афанасьевич Булгаков, родной брат писателя, прототип Николки из «Белой гвардии», удравший из России во время Гражданской войны, и молодой грузинский микробиолог Георгий Григорьевич Элиава, который когда-то обнаружил загадочное бактерицидное действие воды Куры.
Элиава стал фанатиком фагов и любимым учеником д’Эрелля. Он успешно работал в Институте Пастера, ему предлагали французское подданство, но он вернулся в Грузию. Он мечтал создать в Тифлисе международный научный центр по изучению фаготерапии.
В Европе и в Америке фагов прокляли и забыли, а в СССР у них остались авторитетные сторонники, в том числе Николай Федорович Гамалея, который использовал их для дезинфекции ран, причем весьма успешно. Элиаве удалось заручиться поддержкой Серго Орджоникидзе, на строительство Центра выделили щедрый участок земли на правом берегу Куры. Д’Эрелль на собственные средства поставлял для Центра оборудование и специальную литературу, несколько раз сам приезжал в Тифлис.
Надя хорошо знала профессора Лидию Федоровну Подольскую, сейчас ей перевалило за восемьдесят. В годы создания Центра она работала вместе с д’Эреллем и Элиавой, помнила обоих. Д’Эрелль, пожилой красавец с пышными седыми усами и большими печальными глазами, был похож на испанского идальго. Он приезжал с женой и двумя взрослыми дочками. Парижских дам брала под крыло жена Элиавы, примадонна тифлисского театра оперы и балета, знаменитая певица Амалия Воль-Левицкая.
Д’Эрелль сутками не вылезал из лаборатории, все делал сам, даже владел искусством стеклодува и создавал необычную, очень удобную лабораторную посуду. Он никогда не уставал, после двенадцати часов непрерывной работы мог ночь напролет рассказывать, как боролся с эпидемиями в Мексике, Индии, Египте. К Элиаве он относился как к сыну и всерьез планировал переселиться в Тифлис. В парке неподалеку от будущего здания Центра фаготерапии построили двухэтажный коттедж на две семьи, для д’Эрелля и Элиавы.
