Последовал очередной взрыв смеха, причем смеялись все трое. Когда успокоились, Тосик спросил:
– А сколько честной пионерке было лет?
– Четырнадцать.
«Врешь, – подумал Галанов, – в четырнадцать ты лечилась от заикания, выводила прыщи и сбрасывала вес. Первые джинсы я привез тебе из Парижа, потом привозил из всех поездок или в “Березке” покупал».
Надоело подслушивать, он распахнул дверь. Увидел вульгарную красотку Марину, Тосика, смазливого блондина лет тридцати, и Вику в халате, в чалме из полотенца, у Тосика на коленях. Она вскочила с колен как ошпаренная, заверещала:
– Папулище! Вот сюрприз!
– Ты когда вернулась?
– Часа в три ночи. – Она уже висела у него на шее и мурлыкала: – Ох, прости, забыла тебе позвонить, просто с ног валилась и будить тебя не хотела, ты, наверное, уже десятый сон видел.
– Бабушка сказала, ты не ночевала дома. – Он отстранил ее и попытался заглянуть в глаза.
Вика не покраснела, не отвела взгляд, сделала серьезное лицо и произнесла трагическим шепотом:
– Пап, у нее совсем плохо с головой, забывает все через минуту, мы же с ней сегодня завтракали вместе.
* * *
Скромный серый «жигуль» с номерами, заляпанными грязью, въехал в один из арбатских переулков, свернул во двор дореволюционного доходного дома, остановился возле углового подъезда, выпустил пассажира и сразу отчалил. Пассажир нырнул в подъезд, пешком поднялся на четвертый этаж, открыл дверь своим ключом.
В полутемном коридоре сладко пахло восточными благовониями, из глубины квартиры доносилась спокойная классическая музыка. Через минуту появилась высокая молодая брюнетка в узких джинсах и белой мужской рубашке навыпуск.
– Здравствуйте, Федор Иванович.
– Привет, Ритуля, – он по-отечески потрепал ее по щеке, – все хорошеем?
– Стараемся. – Она тряхнула короткими, зеркально гладкими волосами, повесила на плечики его дубленку, подала тапочки. – Уж остыло, пока вас ждали. Греть?
– Мг-м.
Посреди просторной идеально чистой комнаты стоял круглый стол под белой скатертью, накрытый на двоих, к обеду. В углу, у окна, сидел в кресле, у журнального столика, упитанный мужчина лет пятидесяти, в роговых очках, с аккуратной профессорской бородкой и благородными залысинами над высоким покатым лбом. Он сосредоточенно грыз ручку, листал блокнот. Рядом, на широком подоконнике, стоял маленький кассетный магнитофон, из которого лилась спокойная музыка. Благовониями пахло так сильно, что Федор Иванович сразу расчихался.
– Будьте здоровы! – Мужчина отложил ручку, снял очки, выключил кассетник, поднялся навстречу гостю, протянул руку. – Заждались мы вас, товарищ генерал!
– Привет, Валентин. – Генерал пожал мягкую женственную кисть, поморщился. – Слушай, ты бы погасил эти свои индийские вонючки, дышать нечем.
– Так они уж сами догорели! – Валентин хмыкнул. – А вы сегодня, кажется, не в духе, товарищ генерал. Проблемы на литературном фронте?
Федор Иванович вздохнул, кивнул.
Вошла Ритуля, поставила на стол миску квашеной капусты, тарелку с маринованным чесноком, пупырчатыми малосольными огурцами и спросила:
– Горячее сразу подавать?
Генерал шумно высморкался, поинтересовался:
– А что у нас на горячее?
– Уха из осетрины, киевские котлетки, полчаса назад из «Праги» доставили, – доложила Ритуля и добавила с улыбкой: – Товарищ генерал, может, форточку прикрыть?
– Не надо, пусть уж выветрится поскорей индийская дрянь.
– Ясненько. Так как насчет горячего?
– Подавай, Ритуля, подавай! – Валентин потер ладони. – Я, пока ждал товарища генерала, начал уж пухнуть с голоду.
Ритуля бесшумно удалилась. Они уселись за стол. Валентин взялся за графинчик, но Федор Иванович помотал головой:
– Нет!
– Ну, товарищ генерал, по маленькой, а? – Валентин подмигнул. – Под такую закуску хорошо пойдет.
– У меня еще куча дел, расслабляться не время, к тому же перебрал вчера. Хочешь – сам пей.
– Один пить не буду, давайте тогда морсику. – Валентин разлил по стаканам клюквенный морс из кувшина. – А насчет Зыбина не переживайте. Я вот как раз сегодня утром статейку навалял для «Византьен» о сталинских зверствах. Представляете, упекли в лагерь талантливого писателя, а у него эпилепсия, как у Достоевского!
– Ты чего, с Достоевским его сравнил? – Генерал нахмурился.
– Так само ж напрашивается: эпилепсия, каторга.
– Убери!
– Нельзя, товарищ генерал, без эпилепсии и каторги никак нельзя!
– Тогда хотя бы Достоевского убери.
Валентин обиженно фыркнул, запихнул в рот горсть капусты, проворчал:
– Сатрапы! Все бы влезть своими сапожищами в нежную душу творца! – Он прожевал, промокнул губы салфеткой. – Дослушайте сперва, потом будете запрещать и не пущать.
– Ладно, слушаю.
– Да, так вот. Лагерь, лесоповал, урки, охранники-упыри. Ну, кто эти муки вынесет? Писатели вообще народ хлипкий, а уж эпилептики самые из них чувствительные. После освобождения запил наш гений, понятное дело. Эпилептикам спиртное категорически противопоказано, врачи предупреждали. Гений разумными советами пренебрег, допился до цирроза печени, и припадки, разумеется, участились. В таком вот плачевном состоянии сочинил бедолага главный роман своей жизни. Проклятая советская цензура, конечно, не пропустила, зато в свободном мире, во Франции, издали сразу. Отправился наш писатель в знаменитый московский литературный клуб, праздновать выход книги. И случился у него припадок, прямо в фойе.
– Что, правда у Зыбина эпилепсия? – спросил Федор Иванович, отхлебнув морсу.
– Обижаете, товарищ генерал! Разве я когда-нибудь вру? – Валентин хрустнул огурчиком. – Припадок, само собой, зрелище не для слабонервных. Хорошо, какие-то неизвестные молодые ребята не растерялись, оказали первую помощь. Слабонервные стояли, смотрели, но не поняли сути происходящего, решили, будто писателя вовсе не спасают, а, наоборот, бьют.
Ритуля принесла супницу с ухой, разлила по тарелкам.
– Ты мне рыбки побольше зачерпни, картошки не надо, – попросил генерал.
Несколько минут ели молча. Валентин аккуратно выуживал вилкой кружочки моркови и откладывал на отдельную тарелку.
– С детства терпеть не могу вареную морковку. – Он проглотил ложку ухи, прищурился: – Федор Иваныч, так как насчет тезки вашего?
– Кого?! – Генерал вытаращил глаза, поперхнулся куском осетрины, закашлялся до слез.
Валентин поднялся, обошел стол, звонко хлопнул его по спине, пояснил:
– Насчет Федора Михайловича Достоевского как решаем? – Он подал стакан: – Водички попейте.
