Посреди арки лежал человек, очень крупный, чернокожий и почти голый. Ничего, кроме трусов и майки. Он лежал навзничь, раскинув руки. Об эту большую черную руку Юра и споткнулся. Приложил пальцы к шейной артерии, почувствовал слабое неровное биение пульса, прислушался к рычанию и понял, что раненый бормочет на суахили.
Юра снял пальто, накрыл раненого, помчался к ближайшему автомату. Когда вернулся в арку, пульс едва прощупывался. Пришлось делать искусственное дыхание через носовой платок и массаж сердца. Это помогло ему самому не замерзнуть до приезда «Скорой».
Раненый пришел в себя в приемном отделении Института Склифосовского, под бой курантов, который доносился из радиоприемника в ординаторской. Юра в это время общался по телефону с дежурным из «Семерки». Минут через двадцать явилась команда во главе с лейтенантом Виталием Типуном. Взмыленный, красный, со съехавшим набок галстуком и трясущимся подбородком, лейтенант Типун узнал в пострадавшем своего подопечного, студента второго курса Лумумбария, подданного королевства Нуберро, Птипу Гуагахи ибн Халед ибн Дуду аль Каква.
Птипу тогда еще не говорил по-русски, выучил лишь десяток слов, в основном матерных. Из-за травмы головы соображал туго, но все-таки сумел назвать свое имя и рассказать, что познакомился с красивой девушкой, она назначила ему свидание. Он заблудился, по дороге на него напали бандиты, ударили по голове, сняли с него всю одежду и оставили замерзать насмерть. Но мать племени Каква, божество женского пола по имени Кхве, не могла допустить гибели потомка рода вождей и отправила в темную московскую подворотню своего посланника. Посланник выглядел как мзунгу, белый призрак. Кхве вдохнула в него душу леопарда и таким образом навсегда породнила его с родом вождей Каква.
Юре пришлось переводить с дикой смеси суахили, арабского и английского. Лейтенант Типун постоянно перебивал:
– Слышь, я не понял, кто это, ну, как ее? Ке, Хе?
– Кхве. Мать – покровительница племени Каква.
– К нему что, мать прилетела из Африки?
– Нет, Кхве не его мать, – терпеливо объяснил Юра, – это божество, которому поклоняется их племя.
Хотелось поскорей удрать, Юра успел позвонить родственникам, предупредил, что жив-здоров, просто случилось ЧП. Вера явно обиделась, а главное, там у них сидела мама и ей без него было неуютно. Но Типун вцепился намертво, пытался с Юриной помощью задавать вопросы Птипу. Тот демонстративно игнорировал лейтенанта, наконец сверкнул на него налитыми кровью глазами, выдал весь свой матерный запас, заявил, что разговаривает только с Ндугу Чуи, то бишь с Братом Леопардом, и указал на Юру.
Когда Птипу увезли, Типун отвел Юру в сторонку и стал бормотать, что не представляет, каким образом этот черножопый ускользнул из институтской общаги, и не мог бы Юра по-товарищески, в честь Нового года, ну, как бы немножко смягчить и облагородить его, Типуна, роль в этой поганой истории, когда будет докладывать руководству. Юра спросил: как? Типун покраснел еще ярче и ответил: не знаю!
Юра тогда подумал: «Этот парень сопьется».
Фамилия «Типун» была ему знакома. Отчество «Карпович» развеяло сомнения. Перед ним стоял сын того самого кадровика, Типуна Карпа Афанасьевича, который однажды своими вопросами и угрозами, сам того не ведая, круто изменил Юрин взгляд на мир вообще и на работу Комитета в частности. Были эти изменения во вред или во благо, Юра не понимал до сих пор. Единственное, что он мог сделать для его сына, Виталия Карповича, – не сообщать об отчетливом запахе перегара, исходившем от лейтенанта при исполнении в ту новогоднюю ночь.
С тех пор Виталик Типун называл Юру «Нгуду Чуи» и каждый раз спрашивал, как поживает мамаша Кхве. Однажды Юре попался на глаза бланк проверки иностранца, который Типун заполнял на Птипу. В графе «национальность» там стояло: «негр», в графе «род занятий» – «вождь».
Иногда Виталик выглядел совсем скверно, его давно бы выгнали из Органов за пьянство, если бы не уважаемый папаша. Типун-старший умудрялся и на пенсии оставаться влиятельным человеком.
Из запоев Типун-младший вылезал бодрым, помолодевшим, словно возвращался с курорта.
– Что-й ты, Нгуду Чуи, какой-то невеселый, – Виталик прищурился и покачал головой, – почернел, отощал.
– Спасибо на добром слове, – Юра взглянул на часы, – извини, Виталик, времени в обрез, надо успеть пообедать.
– Так и я туда же. – Типун зашагал рядом. – Ну, а как поживает мамаша Кхве?
– Твоими молитвами.
В столовой Виталик сел с ним за один стол. Уплетая куриную лапшу, болтал без умолку:
– Эх, Юрка, жаль, редко видимся. Ты все по заграницам, я тут вкалываю, как раб на галерах, сутками, а время летит. Знаешь, с возрастом приходит понимание, что самое ценное в жизни – дружба. Нельзя терять старых друзей.
«Ну, положим, друзьями мы с тобой никогда не были», – заметил про себя Юра, а вслух задумчиво произнес:
– Как же я соскучился по борщу!
– Это разве борщ? – Типун воодушевился. – Нет, я не спорю, тут у нас готовят хорошо, и продукты только самые качественные, свежие, но со Светкиным борщом не сравнить, уж извини-подвинься. У нее борщок с чесночком, с оливками, я за раз полкастрюли съедаю, остановиться не могу. Ты вот приходи к нам обедать, сам убедишься.
Юра поблагодарил, пообещал обязательно прийти, если будет в Москве и если появится хотя бы пара часов свободного времени. Типун продолжил нахваливать стряпню своей жены и звал в гости слишком уж навязчиво, причем одного только Юру. Обычно на семейные обеды приглашают семью, а он ни разу не упомянул Веру и Глеба, не спросил, как они поживают, и постоянно ввинчивал в разговор тему «старых друзей». На прощание заявил:
– Э-э, нет, Юрка, ты от меня так просто не отделаешься, поклянись, что придешь!
– Честное пионерское! – Юра хмыкнул и вскинул руку в пионерском салюте.
Встреча оставила неприятный осадок, в какой-то момент даже показалось, что она не случайна. Типун давно перешел из «семерки» в «пятку». В мае Юре предстояла очередная переаттестация. Весь офицерский состав проходил переаттестации каждые четыре года. Накануне шли проверки по разным линиям. «Подпятников» иногда подключали для проверки политической лояльности, особенно если по этой линии поступали «сигналы».
Он вернулся в приемную. Ждать осталось недолго. Председатель появится с минуты на минуту или не появится вообще. Доклад так и лежал в папке. Без подписи Андропова он зачитан на заседании быть не может, в таком случае Юрино выступление отменяется. Стало быть, вопрос размещения наших ракет в Нуберро снят с повестки? Но не исключен и другой вариант. Председатель решил не пускать в святилище к Старцам полковника Уфимцева. Слишком много возомнил о себе полковник, вдруг ляпнет что-нибудь не то? Вопрос обсуждать будут, только вместо Уфимцева выступит надежный предсказуемый Кручина. Он наверняка уже поправился. Что ж, тогда хреново.
Юра больше не обращал внимания на телефонные звонки, листал журнал «Вокруг света», пытался читать, но не мог. Ожидание выматывало, не давало ни на чем сосредоточиться. Он чувствовал себя перевернутой черепахой. Нуберройцы так называют человека, от которого ничего не зависит. Сколько ни дергай лапами, с места не сдвинешься. Перевернутая черепаха вернуться в естественное положение без посторонней помощи не может. Надежная защита, плотный тяжелый панцирь, становится тюрьмой и могилой.
