«Студентке первого курса Ласкиной Н. С. было указано от лица комсомольской организации подтянуться по общественной линии. В связи с этим ей поручили подготовить статью для стенгазеты по докладам и выступлениям товарища Маленкова. Ласкина в читальном зале библиотеки взяла подшивки газет и журналов, сидела, читала, выписывала в тетрадь цитаты. Наблюдая за Ласкиной, я обратила внимание, что она постоянно вздыхает и что-то бормочет. Проходя мимо нее по залу, я отчетливо расслышала ее слова: «Кретин, идиот, черт бы тебя побрал!»
Из услышанного, особенно учитывая национальность Ласкиной, напрашивается вывод, что Ласкина в грубых выражениях оскорбляла товарища Маленкова, в дикой чудовищной злобе и ненависти желала товарищу Маленкову смерти, поскольку черт может «побрать» только в случае смерти».
Влад закрыл тощую папку, перекурил, походил по кабинету. В общем, ясно: Ласкина держится в тени, старается не выделяться, не привлекать внимания, при этом с трудом скрывает свою ненависть к советской власти и русскому народу. В последние годы евреев не принимают в вузы, а она поступила. Определенные силы сделали на нее ставку. Она не только знает о шпионской деятельности своих родителей, но готовится активно участвовать в ней. Уже участвует. Скорее всего, ей дано задание создать тайную террористическую организацию студентов. Сейчас, на первом курсе, присматривается, отбирает потенциальных кандидатов в заговорщики, позже займется вербовкой. Необходимо взять ситуацию под контроль, использовать эту тварь для внезапного сокрушительного удара по врагу.
Влад откинулся на спинку стула, прикрыл глаза. В его воображении знакомый родной баритон произнес с мягким грузинским акцентом: «Молодец, товарищ Любый, настоящий чекист умеет заранее предугадать тайные замыслы врага, знает о враге больше, чем враг знает о самом себе, и ведет следствие, опираясь на эти знания. Вы хорошо поработали, но главная работа еще впереди».
Вечером он отправился с Шурой в кинотеатр «Ударник», на «Падение Берлина». В фойе на нее пялились мужики, она переглядывалась с каким-то хлюпиком подозрительной наружности в солдатской шинели и круглых очках на горбатом носу. Когда дали третий звонок, побежала в женский туалет и появилась в зале только после киножурнала. Во время просмотра шуршала конфетными фантиками, жевала шоколад, зевала. После сеанса спросила:
– Можно я сегодня переночую у бабушки? Уже поздно, завтра с утра мне на работу.
Он молча поволок ее за руку к такси. В машине на заднем сиденье она уснула. Приехали в Тушино, зашли в дом. Она скинула шубку, разулась, прямо в платье плюхнулась на кровать, отвернулась к стене, накрылась с головой покрывалом. Он сдернул покрывало, схватил ее, швырнул на ковер. Она пыталась увернуться, сжимала колени, потом обмякла, сдалась.
Ее слезы и дрожь напитывали его какой-то невероятной, фантастической энергией, он чувствовал себя сверхчеловеком, героем древних мифов, да что там – богом!
* * *
Надя проснулась и несколько минут лежала неподвижно. Очень не хотелось вставать. Фосфорные стрелки будильника показывали половину десятого. Ночью она забыла завести его и, конечно, проспала. Ее рабочий день начинался в девять. Ладно, не страшно, Гнус простит опоздание, только надо позвонить, предупредить, а то подумает, что она заболела накануне командировки.
Сквозь щель под дверью пробивалась полоска света. Надя села, нащупала ногами тапочки, стянула со спинки стула халат. Она не стала включать лампу, знала, что не удержится, займется своим письменным столом, будет открывать папки, копаться в ящиках, проверять, все ли на месте. Стоит только начать, и страх вернется. Ночью она справилась с паникой, убедила себя, будто сама выкинула черновики, поменяла ленту, просто сделала это машинально и сразу забыла. Усталость, рассеянность. Надо выспаться, а то голова совсем не работает. Утро вечера мудреней.
Проснувшись, она ясно вспомнила, что в последний раз печатала на своей машинке двадцать седьмого декабря, перед походом на Таганку. Только начала формулировать важную мысль, и папа сразу влез: «Все, пора собираться, опоздаем». Она оставила лист в каретке, закрыла машинку, и с тех пор к ней не прикасалась, даже пыль не вытирала с крышки.
Надя затянула пояс халата, вышла на кухню. Папа стоял у плиты, грел бублик на сухой сковородке, переворачивал его вилкой, чтоб не подгорел. Боба сидел за столом и уплетал что-то из большой чашки. Понятно что. Он всегда ел по утрам яичную болтушку. Тетя Соня его приучила, и он всю жизнь так завтракал. Выливал в чашку три яйца, крошил мякиш белого хлеба. Единственное блюдо, которое он умел готовить.
– Твой Гнус уже звонил, – папа выключил газ, скинул бублик на тарелку, – я объяснил, что вчера ты легла очень поздно и тебе надо хорошенько выспаться.
– Да? И в котором часу я появлюсь на работе?
– Не раньше половины двенадцатого. Гнус, душа-человек, беспокоился, не приболела ли ты, просил тебя не будить. – Папа открыл холодильник. – Завтрак готов, так что слишком долго под душем не плескайся, все остынет.
– Я, наверное, тебя не дождусь, – сообщил Боба, облизнув ложку, – вот сейчас доем и побегу. У меня самолет сегодня в семь вечера, надо еще собраться.
Ее сильно знобило, горячий душ не согревал. Начиналась очередная паническая атака, внутри все дрожало, сердце взбесилось, пульс не меньше ста двадцати в минуту. Заныли кисти рук. Боль поднималась выше, к локтям, к плечам, и скоро стало казаться, что запястья стиснуты наручниками.
Надя попыталась сосредоточиться на привычных механических действиях. Пошевелила пальцами, помассировала онемевшие кисти. Когда руки ожили, почистила зубы, растерлась полотенцем, закуталась в халат и стала медленно расчесывать волосы. Глядя в запотевшее зеркало, думала: «Прежде всего освободись от страха. Страх – самая токсичная из всех эмоций. Страх создает эффект туннельного восприятия, сужает сознание до размера игольного ушка. Ты больше не принадлежишь себе. Страх убивает. Помнишь, в Нуберро совершенно здоровый подросток из племени Чва умер, узнав, что колдун из племени Как- ва наложил на него заклятие? Ты видела это своими глазами. Родители привезли его в наш госпиталь. Они верили, что наша магия сильней магии черных колдунов Каква и мы, белые мзунгу, спасем их мальчика. Они верили, а он нет. У него не было холеры, которая скосила в то лето несколько тысяч нуберрийцев. Он просто испугался бормотания безумного кликуши. Так сильно испугался, что сердце не выдержало. Мальчик Чва умер от острой коронарной недостаточности. Ты же не собираешься умирать, правда?»
Она вышла из ванной и наткнулась на Бобу в тесной прихожей. Он, сидя на корточках, надевал ботинки, вскинул на нее глаза и радостно сообщил:
– Знаешь, в результате некоторых размышлений я понял, что женщины прошли больший путь эволюции, чем мужчины.
– Это ты к чему?
Боба крякнул, встал, снял с вешалки куртку.
– Смотри, они, то есть вы, ходите на двух ногах и рожаете. Это же чудо природы! Таз чуть шире – не сможете ходить. Чуть уже – головенка ребенка не пролезет. – Он говорил тихо, вдохновенно и пытался попасть в рукав куртки.
