– В детдоме? – глухо переспросил Галанов.
– Воспиталка ночью поднимала, вела в кладовку, там завхоз Горыныч, партийный секретарь, здоровенный, толстый, с бородавкой на щеке, гадости ужасные делал. – Шура испуганно зажала рот ладонью. – Ох, что ж это я, нельзя! У Горыныча связи на самом верху, найдут везде, из-под земли достанут, заметут по статье за клевету и очернительство.
У Галанова пересохло во рту.
– Ты Любому рассказала?
– Ну, я еще не совсем тю-тю! – Шура покрутила пальцем у виска. – Он же сам оттуда!
– Откуда?
– Вы что, маленький? – Она сердито сдвинула брови и понизила голос до шепота: – Оттуда, где у Горыныча связи, оттуда, куда заметают!
Они дошли до Миуссов. Галанов остановился, достал папиросы и процедил сквозь зубы:
– Неужели никто на эту мразь ни разу не пожаловался?
– Одна девочка рассказала врачу во время медосмотра. Не поверил, обозвал ее лгуньей. Горыныч хоть и здоровенный, и партийный секретарь, но импотент. Следов не оставлял, ничего не докажешь. Ту девочку скоро увезли в другой детдом или куда похуже… Можно? – Шура взяла папиросу из его пачки.
Он чиркнул спичкой. Она прикурила, взглянула на него снизу вверх, сквозь дым.
– Вячеслав Олегович, вы меня не заложите?
– Шура, о чем ты?
– Не обижайтесь, вам я, конечно, доверяю, вы воевали, как мой папа, и бабушка вас очень уважает, но все-таки боязно. Проболталась сдуру, сама от себя не ожидала. Просто до жути захотелось душу излить, тяжело все в себе держать. Бабушка старенькая, больная, ей такое не расскажешь, а кроме нее, у меня никого на свете нет и уже не будет.
– Почему? Тебе только девятнадцать, вся жизнь впереди, выйдешь замуж…
– За кого? За него, что ли? – Она усмехнулась. – Такие, как он, на таких, как я, не женятся.
– Зачем обязательно за него? – Галанов пожал плечами. – Встретишь хорошего человека, полюбишь. Семья, дети…
– Не будет! Детей у меня точно не будет. – Она помотала головой и бросила окурок в лужу. – Знаете, когда на папу похоронка пришла, Витюша, братик мой сводный, и Катя, мачеха, болели сильно, их в больничку забрали. Я туда переселилась, стирала, полы мыла, все делала, лишь бы с ними быть. Кате повезло, она раньше Витюши умерла, не видела. А я видела. Мне было десять, ему четыре с половиной, мы с ним вдвоем остались, я из больнички не вылезала, за ним ухаживала, даже молоко раздобыла, надеялась, спасу. Не спасла. Вот тогда я стала Богу молиться: Господи, говорю, пожалуйста, если Ты есть, сделай так, чтобы у меня детей не было! Слишком страшно, невозможно больно! И сразу слегла. Как болела, не помню. Доктор сказал – выжила чудом. Ну, потом, после той болезни, что-то в моем организме разладилось навсегда.
Галанов обнял ее, прижал к себе и услышал:
– Дура я, неправильно молилась, поздно спохватилась, надо было раньше просить Его за Витюшу, за папу, за Катю, пока еще не умерли, может, Он и пожалел бы…
Даже теперь, пожилой, тертый, огрубевший от разочарований и компромиссов, не мог Вячеслав Олегович думать о ней без комка в горле. С тех пор прошло двадцать четыре года, на пять лет больше, чем ей тогда было. Он хотел ее забыть, а Любый своим появлением напомнил.
Глава семнадцатая
Влад составил докладную на имя Гоглидзе, изложил и обосновал свою версию: крупная ячейка заговора скрывается в Боткинской больнице. Враг использует все возможности, чтобы препятствовать расследованию, непременно попытается скомпрометировать и опорочить лучших оперативных сотрудников, закрепленных за контингентом вышеозначенной больницы, прежде всего тех, кому удалось выйти на след заговорщиков. В ближайшее время можно ожидать грубых провокаций, которые явятся весомыми аргументами в пользу того, что в Боткинской прячутся под видом врачей и среднего медперсонала матерые враги.
Дядя позаботился, чтобы докладная Влада легла на стол Гоглидзе без задержек и волокиты. Одновременно на стол полковника Патрикеева, начальника шестого отдела Второго Главного управления, легла служебная записка его подчиненного, капитана Уральца, та самая, которую Федька писал под диктовку Влада. Дядя предварительно ее прочитал, никаких особенных изменений не внес, только слегка сократил и подсушил – сделал текст более сдержанным и казенным. В результате получилось следующее:
«Довожу до Вашего сведения, что завербованный мной агент такая-то (оперативный псевдоним, имя, должность, место работы) шантажом и угрозами склоняет меня к вступлению в брак, утверждая, что имеющаяся у нее беременность якобы является результатом нашей интимной связи. Считаю необходимым заявить, что подобной связи с вышеозначенным агентом у меня никогда не было и быть не могло. Наши встречи на конспиративной квартире проходили строго в рамках служебной инструкции, без всяких нарушений с моей стороны. Однако имели место несколько случаев, когда я во время таких встреч испытывал странные недомогания в виде сонливости и кратковременного отключения сознания. До того, как агент занялась шантажом, я не придавал этому особенного значения, считал естественным результатом переутомления после напряженной работы, в чем полностью признаю свою вину и готов ответить за свое благодушие и ротозейство.
Учитывая, что агент является медицинской сестрой, имеет доступ к сильнодействующим препаратам, она могла незаметно добавлять препараты в пищу и напитки во время наших встреч, с целью выведения меня из строя и последующего шантажа. На основании вышеизложенного не исключена вероятность тщательно спланированной операции врага по внедрению своей агентуры в семьи сотрудников Органов с целью прямого влияния на ход следствия».
Патрикеев включил это в свой отчет министру Игнатьеву. Но Игнатьев слег с очередным инфарктом, и отчет Патрикеева попал к заместителю министра, к тому же Гоглидзе. В отличие от Рюмина, который повсюду совал свой нос, Гоглидзе не знал, что оперативник Уралец и следователь Любый – друзья, да это и не важно. Он довольно живо отреагировал на версию Любого о вражеском гнезде в Боткинской больнице. Версия отлично смыкалась с информацией, полученной от Патрикеева.
Гоглидзе распорядился копать в этом направлении и подробно докладывать результаты. Сроки поджимали, следствие окончательно зашло в тупик. Главное – выйти из тупика, сдвинуться с мертвой точки, показать Самому, что работа кипит, открываются новые улики, выявляются тайные связи, разоблачаются коварные замыслы врагов.
Тут как раз подоспела очередная переаттестация. Гоглидзе избавлялся от рюминской команды, набирал свою. Федьку не повысили, но и не понизили. Патрикеев пожурил его за ротозейство и потерю бдительности. Влад получил звание майора и должность старшего следователя. Дядя умел быть благодарным и неплохо разбирался в людях.
Влад решил отпраздновать свои успехи, поужинать с Шурой в ресторане. Заехал за ней пораньше, прихватил для нее подарочек, ювелирный комплект – сережки и кольцо с большими синими камнями.
