Когда они с Оксаной Васильевной отправились в гости к Уральцу с коньяком, икрой, севрюгой, домашними пирогами и горячими благодарностями, Федя добродушно хмыкнул: «Уши ему, паршивцу, надрать не забыли?»
Да, из всех дачных соседей генерал Федя был самый полезный и надежный человек. Но все-таки, зачем он притащил Любого? Ладно, что гадать? Поживем – увидим.
Вячеслав Олегович тихонько вылез из-под одеяла, закутался в халат, спустился на кухню, вскипятил чайник. Со стаканом горячего чая поднялся к себе в кабинет, взял с полки зачитанный до ветхости том Сергея Аксакова «Детские годы Багрова-внука». Глаза механически скользили по знакомым строчкам, а неприятные мысли шли своим чередом.
Плохо, что Вика так и не позвонила. Ведь обещала. Неужели трудно набрать номер, сказать: «Папулище, я дома, спокойной ночи»? Разумеется, волноваться не о чем, Любый благополучно доставил ее в Горлов и убрался восвояси. Совершенно не о чем волноваться. Он, конечно, псих, но за пределами круга своих бредовых идей вполне нормален и уж никак не похож на отчаянного ловеласа, готового рискнуть карьерой ради романа со студенткой, тем более студентка не просто девочка из провинции, а дочь Галанова. Да и Вика вряд ли на такого позарится. Староват, скучноват, слишком пафосный, к тому же лысый.
Он вспомнил, как пару недель назад повел Вику обедать в ресторан ЦДЛ. За соседним столиком сидел знаменитый журналист-международник. Вика насмешливо на него косилась, потом скорчила брезгливую рожу и прошептала: «Ненавижу таких вот лысых, пафосных, с короткой шеей». Кстати, у Любого шея тоже короткая. Голова будто намертво ввинчена в плечи.
Вячеслав Олегович пытался не думать о Любом, но только о нем и думал. После общения с ним остался тяжелый, тошный осадок. Почему? Ну, да, человек со странностями. А у кого их нет? Любит потрепаться о жидомасонах. А кто не любит? Вот Сошников тоже выискивает везде масонскую символику, всякие циркули, треугольники, шестиконечные звезды. Генерал Ваня пресловутые «Протоколы сионских мудрецов» наизусть шпарит. Однако у них это на уровне трепа, а у Любого слишком уж серьезно, фанатично. В гостиной за кофе настоящую агитацию развернул, давил, обращал в свою веру. Мессия! И внешне какой-то неприятный. Вроде сложен ладно, крепко, лицо правильное, черты соразмерные. Глаза? Да, глаза нехорошие. Елена Петровна Голубева много лет назад очень точно подметила: «У него не глаза, а просто органы зрения».
Вячеслав Олегович глотнул остывшего чаю и едва не уронил чашку. Рука дрожала.
«Славочка, дело не в том, где и кем он служит, – голос Елены Петровны прозвучал так отчетливо, будто она была здесь, рядом, – я допускаю, что он может оказаться вполне нормальным человеком. Но когда я вижу его, мне почему-то страшно. Глаза. Знаешь, бывают пустые, злые, застывшие или бегающие, вороватые. А у него… Как бы лучше объяснить? У него не глаза, а просто органы зрения».
Тогда, в ноябре пятьдесят второго, он слушал Елену Петровну с молчаливым сочувствием и думал, что для нее дело как раз в том, где и кем Любый служит, однако сказать об этом прямо она, конечно, не может. Ей боязно за Шуру. Он понимал ее, Любый ему тоже не нравился, а Шура очень нравилась. Определение «не глаза, а просто органы зрения» он сохранил в своей писательской копилке, записал в блокнот.
Елена Петровна была единственным интеллигентным образованным человеком на всю Горловскую коммуналку. В детстве ее тесная коморка в глубине коридора казалась ему волшебным домиком. Там ожидали его сюрпризы и чудеса. Она читала ему сказки Пушкина, басни Крылова. У родителей не хватало на это времени, оба работали с утра до ночи, дома валились с ног. Она тоже работала, но для соседского мальчика Славика всегда находила немножко времени и немножко его любимого овсяного печенья.
«Аленький цветочек» Аксакова, «Городок в табакерке» Одоевского, «Черная курица, или Подземные жители» Погорельского были озвучены голосом Елены Петровны. Много лет спустя он читал эти сказки маленькому Володе, потом Вике, каждый раз замечал, что повторяет ее интонации, и во рту возникал вкус овсяного печенья.
В детстве, в юности он мало интересовался жизнью Елены Петровны. Знал, что муж ее погиб в Гражданскую, смутно помнил сына Николая и крошечную внучку Шуру. Николай был то ли геолог, то ли горный инженер, работал где-то на Урале, оттуда ушел на фронт и погиб. После войны она долго разыскивала Шуру, обивала пороги разных инстанций, инстанции отмахивались, отказывали, какая-то там случилась путаница с документами. Но она все-таки нашла внучку, в Нижнем Тагиле, в детдоме. Потом еще много времени ушло на разные запросы и справки, наконец в мае пятьдесят второго Шура появилась в Горловом тупике.
Галанов давно женился на Оксане Васильевне, жил на Бауманской с ее родителями, Володе исполнилось четыре года. Он не желал признаваться самому себе, что стал чаще приходить в Горлов не только к больной маме, не только к Елене Петровне, но и к Шуре. Прежде всего к Шуре. С ее появлением вернулось детское чувство, будто тесная коморка – волшебный домик, в котором ждет его сказочное чудо.
Она носила огромные стоптанные тапки и ветхий бабушкин халат. Убогие обноски подчеркивали ее прозрачную, хрупкую красоту. Он старался ничем себя не выдать, говорил с ней нарочито взрослым, иронично-покровительственным тоном. Он пробовал описать ее в своем блокноте, но получалось нечто плоское, безликое. Большие синие глаза, волнистые светлые волосы, тонкие руки. Казалось, под напором его чувств слова разбегаются, как тараканы.
В октябре он узнал, что Шура живет с Любым. Елена Петровна сразу сгорбилась, постарела.
– Не нравится он мне, нехорошо ей с ним. Приезжает пару раз в неделю, на полчаса, привозит разные деликатесы, чмок в щеку: «Бабуля, не волнуйся, у меня все в порядке». И улыбка стала какая-то натянутая, искусственная.
Однажды она попросила:
– Славочка, попробуй поговорить с ней при случае. Мне ничего не скажет, бережет мое старое сердце, а с тобой, может, и поделится. Она совсем ребенок, наивная, чистая душа, врать и фальшивить не умеет.
Случай представился довольно скоро. Он встретил Шуру неподалеку от дома и не сразу узнал. Шикарная юная дама в котиковой шубке с собольим воротником, в модной маленькой шляпке. Даже походка изменилась, наверное, из-за высоких каблуков. Увидев его, она обрадовалась, принялась взахлеб рассказывать про цирк, Театр оперетты, рестораны.
– Тигры и львы настоящие, слон огромный, ушастый, весь в складках, глаза умные, грустные… В «Праге» на Арбате зеркала, статуи, хрусталь, ковры, скатерти-салфетки, официанты с бабочками. А какая еда! А какие шикарные наряды! Вот это жизнь! Я раньше даже не знала, что я красивая!
– Ну-ну, не кокетничай, – заметил он своим обычным покровительственным тоном.
– Нет, серьезно! Ходишь в тряпье, моешься раз в неделю хозяйственным мылом. Волосы, как пакля, кожа шелушится. И постоянно жрать хочется. С голодухи холодно, даже когда тепло. Ну какая уж тут красота? А теперь шубка! – Она отошла на шаг и покружилась, раскинув руки. – У меня собственная шубка! Платья, духи, сумочка, чулки шелковые, бабушку могу подкормить вкусненьким. Конечно, приходится кое-что потерпеть, бывает больно, и вообще, противно, но ничего, привыкла, в детдоме не такое терпела. Глаза закрываю и думаю о чем-нибудь хорошем или считаю про себя.
