В голове мелькнуло: «Показать – не покажет, но сам к сведению примет».
– Ладно, я тебя услышал. – Андропов поднялся, проводил Юру до двери, крепко пожал руку. – Постарайся выспаться. Завтра на Политбюро докладывай точно, как написал, ни слова лишнего.
* * *
Давно уж никто так тепло, подробно, вдумчиво не говорил о книгах и статьях Вячеслава Олеговича. Наконец нашелся человек, способный оценить по достоинству его труд. Муть в душе окончательно улеглась, темные обрывки беспорядочных воспоминаний больше не всплывали, не тревожили. Стало неловко за кличку «Глазурованный», слава богу, глупое словцо ни разу не сорвалось с языка.
К концу вечеринки Влад, в отличие от прочих, остался трезв и сохранил способность к серьезным разговорам. А поговорить хотелось.
В «Литературной России» вышла статья Галанова, чрезвычайно важная, выстраданная. Речь шла о писателе Илье Цареве и его романе «Авоська».
Вячеслава Олеговича давно возмущала легковесная посредственная писанина Царева. Наглый хапуга, пустозвон, строчил без остановки повести, романы, пьесы, киносценарии, пролез во все творческие союзы – писателей, журналистов, кинематографистов, пробил себе трехкомнатную квартиру в писательском кооперативе, катался по заграницам, встречался там с эмигрантами, диссидентами, давал интервью вражеским изданиям, женился на дочке высокого чиновника из Минкульта и, не скрываясь, крутил романы с юными красотками. Других за подобные безобразия примерно наказывали, а ему все сходило с рук.
Однажды Вячеслав Олегович выступал перед старшеклассниками в библиотеке в маленьком провинциальном городке. После выступления, прогуливаясь вдоль полок, увидел свою книгу, взял, пролистал. Формуляр в конвертике девственно чист, на пальцах пыль. Он поинтересовался у пожилой библиотекарши, кто из современных советских писателей пользуется спросом, и услышал: «Царев. На него всегда очередь». Она перечислила еще несколько имен, таких же пустых и дутых, но они плодили откровенную халтуру – детективы, фантастику, на высокую литературу не претендовали. А вот Царев претендовал, мнил себя классиком.
Высокомерие и вседозволенность сыграли с ним злую шутку. Он написал настоящий клеветнический пасквиль. Четыреста пятьдесят страниц откровенной антисоветчины, русофобии и порнографии. Ни одно издательство, ни один толстый журнал в СССР напечатать такое не мог. Да и вряд ли автор на это рассчитывал. Он переправил рукопись на Запад.
Накануне заседания Правления, на котором планировалось исключить Царева из Союза писателей, несколько членов президиума получили на руки, под расписку, ксерокопии «Авоськи» с грифом «Для служебного пользования».
Галанов читал быстро. Жена выхватывала у него страницы, качала головой, краснела, поджимала губы. Они проглотили мерзкий пасквиль за пару суток. Опомнившись, она сказала:
– Тьфу, сволочь! При Сталине за такое сразу к стенке, без разговоров, а сейчас с ними цацкаются, и они еще чем-то недовольны.
Вячеслав Олегович засел за статью, разнес в пух и прах «Авоську» вместе с прочими творениями Царева, начиная от самых ранних, и заголовок придумал отличный: «Накипь».
Оксана Васильевна просмотрела рукопись статьи и сказала:
– В принципе, все верно, только, по-моему, ты переборщил с эпитетами. Слишком много эмоций.
Он не придал этому значения, жена любила покритиковать его стиль.
Статья вышла целиком, без купюр. Тексты авторов такого уровня, как Вячеслав Галанов, править не принято. Только корректор убрал опечатки. Впрочем, одну пропустил. Во фразе «Об элементарной благодарности Советскому государству за бесплатное образование даже говорить не приходится» вместо слова «образование» напечатали «обрезание».
Сама по себе опечатка – пустяк, но в ней читался грубый намек на истинную национальность Царева, которую тот тщательно скрывал. Вячеслав Олегович не хотел никаких намеков. Он писал очень серьезно, искренне, с болью за великую русскую литературу и гневом на таких вот подонков, которые к ней примазываются. Чертово «обрезание» выглядело неуместно и придавало тексту пошлую фельетонную игривость.
Царева исключили из всех союзов, собирались лишить советского гражданства. Вячеслав Олегович опасался, что теперь этот сукин сын предстанет святым мучеником, а он, Галанов, окажется в неприглядной роли гонителя. Либеральная сволочь, конечно, воспользуется, обольет грязью, потом не отмоешься.
Вячеслав Олегович принадлежал к патриотическому лагерю, был искренне, всей душой предан идее русского национального возрождения, но никогда не скатывался к фанатизму. Он дорожил своей репутацией умеренного консерватора и старался не наживать врагов, поддерживал хорошие отношения с такими же умеренными представителями противоположного лагеря. Если, допустим, писатель или критик либеральных взглядов публиковал действительно талантливое, сильное произведение, Галанов отзывался положительно, так сказать, невзирая на лица.
На самом верху, в ЦК, в КГБ, имелись разные идеологические группировки: либералы, сторонники разрядки и консерваторы-державники, которые в свою очередь делились на русских патриотов и сталинистов. Генеральная Линия колебалась справа налево, слева направо. Тот, кто этих колебаний не улавливал, создавал себе много проблем. Для людей думающих, интеллигентных, граница между лагерями оставалась приоткрытой. Иногда сделаешь шажок-другой на противную сторону, отступишь назад, потом опять шажок, осторожно, мягко, на низких полупальцах. Одно резкое движение – и либеральная сволочь выпихнет тебя с воплем или свои объявят Иудой.
Коллеги встретили статью ледяным молчанием. Его стали мучить сомнения: что, если жена права и он действительно переборщил с эпитетами? Оглянуться не успеешь – прилепят ярлык фанатика, маргинала, вместе с репутацией потеряешь покой и стабильность.
Ему снились кошмары, будто он в огромном зале при большом скоплении народа вместо старинного менуэта отчебучивает дикий непристойный гопак. Или еще – выступает на съезде с хорошей, правильной речью и с него сваливаются брюки.
Весь долгий сегодняшний вечер он ждал, что скажут друзья, которые обычно не пропускали его газетных и журнальных публикаций. Но друзья болтали о чем угодно, кроме статьи, будто сговорились. Никто не успел прочитать? Или со статьей действительно что-то не так? Особенно неприятно, что промолчал Федя Уралец, он служил в Пятом управлении КГБ и всегда первым был в курсе малейших колебаний Линии.
Срочно требовалось непредвзятое объективное мнение. Судя по тому, как высоко оценивал Влад книги Галанова, в литературе он разбирался. После чая, улучив подходящий момент, Вячеслав Олегович подсунул ему газету и услышал:
– Уже читал. Поздравляю! Мощно, хлестко, главное, очень своевременно. С «обрезанием» вы здорово придумали, вроде невинная опечатка, но сразу вносит ясность. Царев он по отцу, а по матери самый что ни на есть Нудельман.
Они сидели в углу гостиной, на старинной кушетке у серванта, заполненного статуэтками, вазочками, малахитовыми шкатулками, фарфоровыми пасхальными яйцами на серебряных подставках. Влад говорил спокойно, негромко:
