— Но как?.. Почему?.. — запинаясь, пробормотала она.
Юпитер взглянул искоса:
— Фактически мы ещё в Невермуре… во всяком случае, наши тела. Вообще-то линию Паутины давно закрыли, но исследователю с девятой формой допуска… Короче, я пользуюсь кое-какими… привилегиями.
Интересно, за эти «привилегии» его тоже могут арестовать?
— Как мы можем быть в Невермуре? Это же дом моей бабушки!
Юпитер покачал головой:
— Не совсем. Мы сейчас в Паутине.
— Что это такое?
— Да всё что угодно… М-м… ну как тебе объяснить? — Юпитер тяжело вздохнул, подняв глаза к потолку. Она вспомнила, как он уже раз начинал рассказывать, и ничего не вышло. — Понимаешь, мы все часть Паутины, она всегда вокруг нас. То, что я вижу, — твои кошмары, например, или историю того зелёного чайника, — оно всё тоже существует в ней, как тончайшие неосязаемые ниточки в сети, которая всё вокруг связывает. А линия Паутины, она просто позволяет путешествовать по этим ниточкам куда захочешь. Это как бы побочный продукт исследования сфер. Её построила Лига исследователей тринадцать или четырнадцать эпох назад. Твоё тело остаётся в Невермуре, а сознание отправляется в Республику, и никто тебя там не заметит. Очень хитрая система… и очень секретная, так что, ради всех Вышних, не вздумай кому-нибудь проболтаться! Она никогда не предназначалась для общего пользования: слишком ненадёжная. Даже высшему военному командованию запрещено!
— А что может случиться?
Он поморщился.
— Не каждому подходит, вот в чём беда. Кое-кто возвращался как бы… не в себе. Тело и разум у них так и не воссоединяются по-настоящему, не синхронизуются — и люди сходят с ума. Вообще, опасная штука, если не иметь опыта.
— У меня как раз и нет опыта! — Морриган ощутила лёгкую панику. — Зачем вы меня сюда пустили?
Юпитер фыркнул:
— Если кто и может спокойно пользоваться линией Паутины, так это ты.
— Почему это?
— Потому что ты… — Он вдруг запнулся. — Потому что… ты со мной, вот почему. — Отвёл глаза. — Кстати, нам нельзя здесь долго оставаться, поняла?
Морриган не знала, радоваться или огорчаться.
— Но как… Я же не в гости хотела, а насовсем!
— Да я понял… Но ты посмотри сначала, подумай…
— Весёлого Рождества! — прервал его громкий возглас. Оскалившись в официальной улыбке, по коридору к ним шла Айви. Морриган шагнула навстречу и уже раскрыла рот для объяснений, но мачеха пронеслась мимо, шурша атласным платьем и оставим за собой облачко тошнотворно-сладкого аромата духов. — Весёлого Рождества всем!
Морриган вошла за ней в гостиную. Оживлённая толпа гостей поднимала бокалы, приветствуя хозяйку. Айви сделала знак молодому человеку за роялем, и комнату наполнил бодрый рождественский гимн. Корвус во фраке с розой в петлице встретил супругу ослепительной улыбкой.
— Надо же, вечеринку устроили! — подивилась Морриган. — Это что-то новое.
Юпитер молчал.
Она с изумлением наблюдала, как Айви с отцом танцуют посреди гостиной под аплодисменты гостей. Какой-то мужчина шепнул что-то на ухо Корвусу, и тот весело расхохотался, запрокинув голову. Случаи, когда отец так смеялся, можно было перечесть по пальцам одной руки. То есть, вообще-то пальца хватило бы и одного, включая случай сегодняшний.
— Они меня совсем не могут видеть? — спросила Морриган.
Юпитер держался позади, стоя у стены.
— Увидят, только если захочешь.
— Я хочу!
— Нет, — буркнул он. — Не хочешь.
В гостиной всё теперь стало по-другому. Обои и цветочек. Айви повесила новые шторы и сменила обивку — на лазурную с фиалковым оттенком. Везде, где только можно, висели фотографии в рамках — на всех Корвус, Айви и новорождённый младенец… нет, младенцы — близнецы. Одинаковые розовощёкие мальчуганы со снежно-белыми волосами, как у их матери. На двойной серебряной рамке выгравированы имена Вольфрам и Гунтрам с затейливыми завитушками.
Выходит, братья. Стоя посреди шумной вечеринки, Морриган пыталась переварить эту новость и никак не могла. «У меня два брата», — крутилось у неё в голове снова и снова, но смысл слов таял и уплывал, не оставляя никакого осадка.
Интересно, а где бабушка? Не успела она подумать, как поняла, что знает.
* * *
В Зале мёртвых Кроу было темно и тихо. Таким его Морриган и запомнила — холодным, пустым и пахнущим плесенью. Изменилось лишь одно: на стене появился её собственный портрет.
На самом деле комната называлась скучно — Портретный зал, а Залом мёртвых Кроу его называла только Морриган. Действительно здесь висели изображения только членов семьи, и только умерших. Почему-то бабушка особенно любила проводить здесь время, иногда целые часы, и если её приходилось искать, оказывалась неизменно в этом скучном зале, вглядываясь в длинный ряд портретов, начиная с Труппа Кроу, прапрапрадедушки Морриган, случайно застреленного слугой на охоте, и заканчивая Камамбером Кроу, любимым гончим псом отца, который сожрал в ванной целый ящик обмылков и подох, истекая пеной из пасти.
К удивлению Морриган, для неё освободили почётное место между двоюродной бабкой, достопочтенной Вороной Кроу, упавшей с лошади, и дядей Бертрамом, братом Корвуса, который скончался в молодости от лихорадки. Вообще-то бабушка всегда очень придирчиво выбирала, какой портрет куда вешать. К примеру, покойная мать Морриган оказалась в самом дальнем конце зала, среди менее любимых домашних питомцев и всяких четвероюродных родственников.
Портрет Морриган заказали живописцу, который рисовал семейство Кроу уже более шести десятков лет. Совсем старенький и медлительный, он заставлял её стоять неподвижно целыми часами и без конца ворчал, размахивая кистью: «Не дёргайся!», «Я вижу, как ты дышишь!» и «Перестань чесать нос, озорница!».
Во время последнего сеанса, который состоялся как раз в тот памятный день Тьмы, в комнату вошла Айви с портновским метром и стала снимать мерку с Морриган, прижимая к уху телефонную трубку. «Длина сто сорок, — говорила она, — да, не меньше… о нет, пошире… Она широкоплечая… А красное почём? Нет, тогда лучше сосну… Нет-нет, Корвус захочет красное: мы не можем выглядеть дёшево… Обивка — розовый шёлк, конечно… Подушка с оборками и розовая лента вокруг… Доставите домой, я надеюсь? Что значит — когда?! Завтра, и пораньше!» Закончив, она вышла, так и не сказав ни слова ни художнику, ни падчерице.
Когда Морриган поняла, о чём шла речь, то долго сокрушалась про себя, что будет лежать во всём розовом, и в результате получилась на картине мрачная, со скрещенными на груди руками.
Сейчас она видела готовый портрет впервые, и он ей понравился.
— Кто здесь?
Бабушка стояла у окна, освещённая лишь слабым светом из прихожей. Парадное чёрное платье, знакомое ожерелье на шее, высоко уложенные седые волосы. От старушки веяло любимым сандаловым ароматом.
