— Я не разыгрываю.
— Не врите. Сказать по правде, я в роли ищейки все-таки предпочитаю вас этой дылде Молина.
— Лейтенант Молина выглядит весьма компетентной.
— Мне интересно, достаточно ли это для того, чтобы раскрыть убийство такого непростого человека, как Честер.
— Это вы непростой человек, — возразила Темпл. Он усмехнулся так, будто она только что проиграла очко в шахматной партии. — По крайней мере, должны быть непростым, чтобы делать то, что вы делали, а потом соорудить из этого писательскую карьеру. Насколько мне известно, Честер Ройял был далек от всякой сложности. У него были очень простые нужды: иметь власть и заставлять всех вокруг, особенно женщин, эту его власть чувствовать. Не думаю, что он бы мне понравился, будь мы знакомы.
— Полагаю, это было бы взаимно, — рассмеялся Хантер. — Да, у Честера была бешеная неприязнь к женщинам. Он вечно считал, что они хотят в чем-то его перегнать: в росте — в прямом и переносном смысле, в деньгах, в чувстве собственного достоинства. Возможно, его ожесточили все эти браки и разводы.
— Но я слышала, что его страх перед женщинами существовал гораздо раньше — еще в пору его медицинской практики. И при этом он был гинекологом!
— Большинство гинекологов — католики, вы знаете? Это правильно, католичество строго ориентировано на деторождение, если судить по запретам на аборты и средства предохранения. Честер не был католиком, и, я думаю, время от времени соглашался делать аборты подпольно, пока они не стали легальными со всех точек зрения.
— Я уверена, что только доктор, сочувствующий женщинам, стал бы в то время делать аборты.
Хантер грустно улыбнулся:
— Вы знаете, как выглядел аборт в те дни? Часто безо всякой анестезии, нет времени на тонкости, нет места, чтобы отлежаться… Я полагаю, Честер делал их из-за денег, вот и все. Из-за денег и ради того, чтобы сунуть свой нос в репродуктивную систему, безжалостно выдрать зародыш из матки. Вам, должно быть, известно, что ни в одном браке он не имел детей.
— Вы правда думаете, что он был такой монстр?
— Многие из нас такие монстры, Темпл. Я ни разу не причинил вред за время моей фиктивной медицинской карьеры. У меня индекс IQ сто семьдесят восемь, знаете ли. Но я не могу этого сказать о тех докторах с настоящими дипломами, которые работали рядом со мной. Мне всегда хотелось написать исследование на эту тему, но Честер уговорил меня сделать ставку на беллетристику. Я думаю, он боялся, что, если я напишу такую книгу, это может привлечь внимание к его более чем бесславному медицинскому прошлому.
— А может быть, он не хотел, чтобы вы очерняли его бывшую профессию.
— Возможно. Честер был более чем старомоден в желании ставить женщин на место, он жаждал контроля. Он стремился держать всех своих авторов в постоянном неустойчивом состоянии, они у него были, точно кошки на раскаленной крыше. Все люди вокруг были для него потенциальными врагами: женщины, которые могли бы загнать его под каблук, мужчины, которые сумели бы переиграть его на каком-нибудь поле. Он любил издеваться над своими авторами, играя на их незащищенности. Лично меня он заставил пять раз переписывать “Сломанные кости”.
— И зачем было это терпеть?
Хантер пожал плечами:
— Мне знаком этот тип по моему медицинскому прошлому. Я просто нанял литературного негра, который и переписывал все это снова и снова, пока Честер не решил, что достаточно унизил меня.
— То есть, вы ни разу не позволили ему взять над вами верх — ни в работе над рукописью, ни в авторских правах или деньгах?
— Ну, нет, я же не Мэвис Дэвис, — Хантер усмехнулся, заметив, что Темпл удивлена его осведомленностью. — Я раскусил его сразу. Он сделал ошибку в самом начале, попытавшись нарушить мои права. После этого он уже никогда не мог надуть моего агента ни на единый цент, до самой своей смерти.
— Похоже, что это вы его использовали, а не наоборот.
— Вот именно. У меня была хорошая школа — во всех этих больницах. И после них.
— Вы имеете в виду… тюрьму?
— По сравнению с играми, в которые играют там, все эти издательские страсти просто семечки. Кстати, о семечках — вы собираетесь все это съесть? Эта картошка размером с деревянный башмак.
Темпл продолжила орудовать вилкой:
— Еще бы! У меня в последнее время была идиотская диета: сплошной тунец. И я намерена вознаградить себя за мучения.
Остаток вечера она провела, вежливо расспрашивая Хантера о его романах. Большинство из них предлагало читателям невероятные сценарии ближайшего будущего, в которых действовали героические врачи, борющиеся с корпоративными клонами, убийственными сыворотками правды и генетически выведенной чумой, созданной благодаря мировому заговору.
Темпл понимала, что создание и развитие таких надуманных сюжетов приносило авантюрной натуре Хантера удовлетворение: он мог сколько угодно играть в доктора в своих романах и, вдобавок, быть при этом героем. Еще она понимала, почему пациенты доверяли ему, а женщины влюблялись, даже сомневаясь в его искренности: если вы хотите продать дешевку, продавец должен быть очень привлекательным.
— Что теперь будет с вашими книгами, ведь Честер Ройял умер? — Темпл доела последнюю картофелину за секунду до того, как официант начал убирать со стола.
— Ничего. Если “Пенниройял Пресс” закроется, любое крупное издательство будет радо заполучить меня и Мэвис Дэвис. Даже Оуэна Тарпа.
— А остальные авторы “Пенниройял”? Начинающие писатели?
Хантер встряхнул головой, допивая дорогое белое.
— Тоже ничего. Они продолжат борьбу за существование, ползая на мели, как и раньше. Но ведущим авторам ничего не грозит. Выживает сильнейший.
— Может, это сделал один из слабейших?
— Убил главного редактора? Большинство из них еще даже не успели узнать, какой счет в игре, не то что заполучить желание, готовность и возможность убить рефери.
— В таком случае, получается, что, как бы ужасно ни вел себя Честер по отношению к своим авторам, ни у кого из них не было мотива для убийства. Потому что это означало бы навредить самому себе.
— Да, таков расклад, согласно Лэньярду Хантеру. Но вы, конечно, должны иметь в виду, что я очень скользкий тип, — снова этот внимательный, проникновенный взгляд. Темпл на секунду потеряла способность соображать, но сумела побороть наваждение и вернулась к действительности:
— Это правда ваше настоящее имя?
— Представьте себе, — сказал он самодовольно. — Никто не верит. Лучший сорт обмана: правда, которую не воспринимают всерьез. Вы никогда не попадетесь на лжи и при этом введете окружающих в заблуждение.
— Это что, правила жизни мошенника?
— Называйте как хотите, но это работает, не так ли?
Она не ответила, потому что ей в голову пришла глупая мысль: как же любовницы называют его в постели, неужели Лэньярд?.. Одна из тех внезапных неподцензурных мыслей, от которых открещиваются быстрее, чем от оговорки по Фрейду.
