Решительно неправильно было, что мы в такой момент стояли по разным сторонам лифта. Когда парень говорит тебе такое, нужно по крайней мере быть в его объятиях. К черту лифт, подумала я.
Но словно в ответ на мои мысли, лифт под нами снова провалился. На фут? На два фута? Пол буквально ушел у нас из-под ног, потом мы оба приземлились лицом в ковер.
Едва все затихло, Джейк подполз ко мне:
– Ты в порядке?
Я кивнула.
– Теперь мы умрем?
– Нет, – ответил Джейк. – Мы просто будем тут торчать какое-то время между четырнадцатым и двенадцатым этажами.
– А куда подевался тринадцатый?
– Нет никакого тринадцатого.
– Этаж над двенадцатым не тринадцатый?
– Да, но его так не называют.
– Почему?
– Разве ты не знаешь? Это всем известно! Это же несчастливое число.
– Значит, четырнадцатый этаж на самом деле тринадцатый.
– Нет, – сказал он. – Тринадцатого этажа просто не существует. И это хорошо, потому что в настоящий момент нам нужно все везенье на свете.
С минуту мы лежали неподвижно, прислушиваясь, не раздастся ли успокаивающий голос из динамика или шум раздвигаемых насильно дверей. Вообще к хотя бы какому-нибудь звуку из внешнего мира. Но вместо этого зазвонил мой сотовый телефон.
Очень медленно подтянув к себе за ремешок сумочку, чтобы достать тебефон, я сказала:
– Может, это портье звонит. Ну знаешь, сказать что-то о лифте.
– И у него есть твой номер.
Логично. Это был не портье. Это был Майк.
Я отключила телефон.
Джейк смотрел, как гаснет на экранчике фотография Майка.
– Ты просто его выключила? – спросил он.
Я кивнула.
– Тебе неинтересно, почему он звонит?
– Я знаю, почему он звонит.
– Почему?
– Чтобы умолять меня вернуться.
– Ты не хочешь, чтобы тебя умоляли?
Я едва заметно качнула головой.
– Не он.
Джейк, флиртуя, прищурился.
– И кто же тебя должен умолять?
Но я просто улыбнулась.
– Ну вот, – сказал Джейк, пристально за мной наблюдая. – Я только что признался, как ужасно тебя люблю.
Я кивнула.
– И что ты обо всем этом думаешь?
В лифте, который вот-вот может упасть, ложная скромность показалась глупой. Поэтому я просто посмотрела Джейку в глаза и сказала, точно в замедленной съемке:
– Я тоже ужасно тебя люблю.
– Но как? – Он изумленно потряс головой. – Когда это случилось?
Я задумалась.
– Может, когда ты собирался помочиться в бутылку из-под минералки.
Он с улыбкой кивнул.
– Всякий раз срабатывает.
– Или когда выложил слово «блудливый», – продолжала я. – Или когда забыл вытереть капли воды с ключицы. Или когда упал с дерева из-за «медвежьей подвески».
– Такое на женщин действует?
– Или, – продолжала я, все еще думая, – когда ты постоянно спасал меня от Беккета, даже если я этого не заслуживала. Или когда ты перевязывал мне колено, и твои руки были такими нежными. Или когда ты в любой ситуации, несмотря ни на что, всякий раз поступал правильно, с сочувствием. Или когда ты был рядом, и я всякий раз неизменно чувствовала себя счастливее.
– Я думал, ты меня ненавидишь.
– Я и ненавидела. Как ненавидят тех, в кого влюблены.
– И в походе тоже?
Я кивнула.
– Все то время?
Я кивнула.
– Ты уж точно хорошо это скрывала.
– Я думала, тебе нравится Уинди.
– Даже когда я обнимал тебя у ручья?
– Я думала, мы изменяем Уинди. И чувствовала себя ужасно виноватой.
– Я думал, ты поцеловала меня из жалости.
Я покачала головой.
Он применил полученную информацию к воспоминаниям о том поцелуе.
– Если бы я знал, что ты меня не ненавидишь, постарался бы получше.
– У тебя и так неплохо получилось.
Джейк смотрел на меня в изумлении.
– Ты меня не ненавидишь.
– Совсем наоборот.
– То есть, если бы я поцеловал тебя снова, ты не возражала бы?
– Не возражала бы, – сказала я. – Но мы вот-вот умрем, поэтому тебе лучше поспешить.
И на том он снова меня поцеловал. Никаких уловок. Никаких игр. Только он и я, словно ничего больше не имело значения, на ковре в сломанном лифте на уровне этажа, которого не существовало вовсе.
Эпилог
У каждой истории должны быть начало и конец. Оглядываясь назад, я понимаю, что могла бы начать свой рассказ где угодно и на чем угодно остановиться. Например, я могла бы начать ее с того дня, когда познакомилась с Майком, и закончить тем днем, когда от него ушла. Я могла бы начать с того дня, когда мы потеряли Нейтана, и закончить днем, когда мы едва не потеряли мою маму. Я могла бы задержаться на горестях. Я могла бы нарисовать картину распадающегося брака или тонущей в горе семьи. Все это здесь.
Но я не эту историю хочу рассказать. Не о тех мгновениях моей жизни хочу подолгу думать. Они случились. Они были важны. Они оставили свой след. Но то, что мы помним, это то, за что мы держимся, а то, за что мы держимся, становится историей нашей жизни. История у нас только одна. И я твердо решила, что моя будет хорошей.
В конце концов жизнь всем нам дает в равной мере отчаяния, страданий и потерь – а потом еще и добавки. Тут спору нет. Но верно и другое: она дарит нам куски шоколадного торта, жаркие солнечные дни и легкий бриз, шуршащий в листве деревьев. Хорошее легко не заметить, но от этого оно не исчезает. По радио прозвучит забытая песня. Чужой человек поможет тебе поменять шину. Проходящая мимо дама скажет, какой красивый у тебя красный шарф. Ошибка обернется благословением. Тебя простит старый друг. Новый друг тебя рассмешит.
И потому изо всех мгновений, какие можно выбирать, я заканчиваю свою историю здесь, в лифте, на воспоминании, к которому всегда обращаюсь, когда мне нужно подумать о счастье и вспомнить, каково это – быть счастливой. Это образы, к которым я тянусь, когда вижу сны наяву. Или когда я не могу заснуть. Я ношу их с собой как стихотворение о любви, спрятанное в лифчике. Я так часто на него смотрела, что мне даже не нужно больше его читать. Но я все равно его читаю, позволяя взгляду ласкать малейшие детали, которые иначе могли бы исчезнуть. Так трудно оглядываться назад, не вспоминая все прочие мгновения, которые привели к этому, но иногда я стараюсь. Я закрываю глаза и вижу нас двоих, таких восторженных в начале нашей совместной жизни.
