Теперь и я тоже плакала.
– Она спала со мной каждую ночь, – сказал Дункан. – Она забиралась под мое одеяло с эмблемой «Будвайзера».
– Она любила прятаться, – сказала я.
– Мне так жаль, – минуту спустя прошептал Дункан.
– Ты прикончил мою собаку.
– Я пытался спасти ее! Я что угодно бы отдал, чтобы ее спасти!
– Но она умерла.
– Это была прекрасная собака, – сказал Дункан.
– Это была ужасная собака, – поправила его я.
– Не для меня. – Он едва выговаривал слова. – Я любил эту крысиную мордочку.
И в тот момент я поняла, что это действительно так. Сделав шаг к нему, я крепко его обняла.
– И я.
И тогда, в тот безумный день, казалось бы, впервые в жизни, нас объединило что-то хорошее.
* * *
Только потом, когда, совершив набег на коробку с печеньем в кладовой Джи-Джи, мы сидели за кухонным столом, мне пришло в голову спросить, при чем тут переносной холодильник.
– Ты не догадалась? – спросил Дункан. На верхней губе у него красовались молочные усы.
Я покачала головой.
– Там Пикл.
Я едва не уронила стакан.
– Что?!
Он – сама серьезность – кивнул:
– Я привез ее тебе.
– Пикл? – переспросила я, до меня все еще не доходило. – Она в переносном холодильнике?
Дункан кивнул.
Я обошла кухонный уголок и с порога уставилась на сумку-холодильник.
– И давно она там?
– Пять дней.
– Пять дней!
– Не беспокойся, – сказал он. – Там же лед.
Я переводила взгляд с сумки на Дункана и обратно.
– И вообще она в пакете с застежкой.
– Ты положил ее в пакет с застежкой?
Дункан кивнул:
– И основательно обмотал скотчем.
– И откуда у парней такая тяга к скотчу? – Тут в голову мне пришла невероятная, иррациональная мысль, и у меня вырвалось: – Но она же задохнется!
Голос Дункан стал мягким:
– Она не может задохнуться, Хелен. Она уже мертва.
Но мне вспомнилась история про Марту Вашингтон, которую я слышала в детстве: как выкопали ее гроб и обнаружили следы от ногтей на крышке.
– Может, она не совсем была мертва. Может, ты дважды ее убил!
Дункан сочувственно покачал головой:
– Она была мертва.
– Что, если она была просто без сознания… ну знаешь… замедленное сердцебиение.
Но Дункан покачал головой:
– Поверь мне. Этой собакой бейсбольный мяч можно было отбивать, когда я клал ее в пакет. Она мертва.
И вот так это было признано официально. Бессмысленно отрицать. Пикл, худшее домашнее животное на свете – а еще мое любимое – мертва.
Я не знала, что еще сделать, а потому направилась к задней двери.
– Ты куда? – спросил Дункан.
Остановившись, я на него оглянулась.
– Хоронить ее, – сказала я. – Бери сумку.
* * *
Вот как вышло, что я в розовом коктейльном платье и на каблуках копала могилу на заднем дворе дома моей бабушки. Дункан стоял возле меня, сжимая обмотанную скотчем, как погребальными бинтами, тушку Пикл, щеки у него были мокрые. Рубашка пропиталась водой там, где он прижимал к себе маленькую мумию. Будь у нас толика здравого смысла, могилу копал бы Дункан в грязных кедах. Но у нас его не было.
Место мы выбрали рядом с тем, где когда-то похоронили собаку нашего детства, Овцежорку. Суть была в том, чтобы они упокоились рядом и могли подружиться на небесах.
Я уже наполовину выкопала яму, и рядом со мной высилась кучка черной земли, когда Дункан сказал:
– Только не задень Свиножорку.
Остановившись, я повернулась к нему:
– Овцежорку.
– Так я и сказал.
– Ты сказал – Свиножорку.
– Не говорил я такого.
– Ты даже Овцежорку не помнишь?
– Да, конечно, помню. Он был бульдогом.
– Она. Это была девочка.
– И она умерла, проглотив ветку размером с себя.
Вот тут придраться не к чему. Это была чистая правда.
К тому времени, когда ямка стала достаточно глубокой, один мой пучок распустился, босоножки были заляпаны землей, один ремешок порвался. Дункан опустился на колени, чтобы положить сверток с нашей собакой в яму, и, пока он разравнивал землю, я, сбросив загубленные босоножки, сбегала в комнату за венком из маргариток, который сплела мне Уинди. Венок я положила на могилку. Мы произнесли несколько прощальных слов, и Дункан обнял меня за плечи, когда мы возвращались в дом.
Но только когда мы вернулись на кухню, я сообразила, что в другой руке у Дункана упаковка пива. Водрузив ее на кухонный стол, он вытащил и предложил мне банку.
И тут до меня дошло:
– Только не говори, что это пиво тоже приехало в переносном холодильнике!
Он замер, держа палец на жестяном кольце.
– А что?
– Ничего. – Я указала на заднюю дверь. – Вынеси во двор.
– Такой день, а мне нельзя пива?
– Только не покрытое жижей с мертвой собаки! – Я повернулась к раковине, чтобы соскрести с рук грязь.
– Она была в сумке с застежкой.
– Во двор! – приказала я самым властным тоном старшей сестры. – Сейчас же!
Дункан повиновался.
Когда он вернулся, я сказала:
– Пива можешь выпить на бар-мицве.
– Какой бар-мицва? – спросил он.
Я повернулась, чтобы на него посмотреть.
– Ты не можешь заявиться с мумией моей собаки и думать, что я одна пойду на бар-мицву незаконнорожденного сына моего бойфренда из старших классов!
Он покорно покачал головой:
– Не могу.
– Пойди надень чего-нибудь поприличнее, – велела я.
Дункан направился в свою комнату.
– А что надевают, когда без приглашения являются на бар-мицву?
– Что-нибудь приличное! – крикнула я. – С галстуком. – Потом сунула голую грязную ногу в раковину, чтобы ее тоже вымыть.
Когда я почистилась, пришлось смывать поплывший макияж, прикладывать на несколько минут к опухшим глазам лед и начинать сначала. На платье осталось несколько пятнышек земли, но оно выглядело сносно. Босоножки пришлось отправить в мусорное ведро, так что оставались только красные балетки без каблука. Я заново закрутила волосы и как раз наносила тени, когда в комнату ко мне заявился Дункан. Он где-то раздобыл узкий черный галстук, черные брюки от смокинга, в которых был на моей свадьбе (теперь они были ему на два дюйма коротки), и белую оксфордскую рубашку от своей школьной формы. Он походил на официанта, но я сказала:
