Я опустила глаза.
– Я последнее время сам не свой, – продолжал он.
Тут пошел дождик – не сильный, просто морось.
– Ужасно, что не могу увидеть тебя прямо сейчас, – сказал он вдруг.
– Спорим, что можешь. Если попытаешься.
На это он поднял глаза, и я поняла, что он не знает, о чем я.
Поэтому я взяла его руку – исцарапанную, мозолистую, грязную руку – и прижала к своему лицу. Он поднял вторую, чтобы коснуться с другой стороны, и водил пальцами по моему лицу, касаясь моей нижней челюсти, скул, бровей, носа. Он закрыл глаза, захваченный и сосредоточенный. От этого ощущения, от его интимности у меня захватило дух.
– Вот и ты, – сказал он наконец.
– Вот и я.
Я всматривалась в его лицо, пока он сконцентрировался на моем.
– Кстати, у тебя лучшая борода во всей группе, – сказала я.
– Да?
– Во всяком случае, самая густая.
– О, да! В моей семье у мужчин такая за день отрастает.
– Это нечто.
– Благословение и проклятие.
– Могу себе представить.
– На первом курсе я отрастил висячие усы и обрабатывал кончики воском, чтобы стояли.
– А у Беккета борода такая, что он похож на крысу, – сказала я.
– А у Вегаса – как пятна от яблока в карамели.
– Но у тебя просто Шварцвальд. При правильном освещении почти блестит. По части бород приз явно твой. Ты как парень из… ну… помнишь рекламу бумажных полотенец.
– Но у него-то вроде бы нет бороды.
– Ну… Если бы была.
С секунду он улыбался, потом улыбка погасла.
– Поверить не могу, что потерял долбаные очки, – сказал он, уронив руки.
Это подтолкнуло меня к действию. Свет уходит.
– Я их найду. – Я ткнула его пальцем в грудь. – Не двигайся.
Тут я снова опустилась на четвереньки, чтобы начать ползти, и в этот самый момент мы оба услышали хруст. Я опустила глаза. Я все это время стояла на них коленом.
– Нашла, – сказала я.
– Правда? – переспросил он.
– Да, – откликнулась я, подбирая две половинки.
– Они пополам сломались? – спросил он, щурясь.
– Нет, честное слово, – сказала я. – Одна дужка отломилась. Они так называются? Дужки?
– Но линзы в порядке?
Я вложила очки ему в руку, он протер их рубашкой и нацепил на нос.
– О боже, вот и ты! – сказал он и снова прижал меня к себе.
Я обняла его в ответ.
Потом без предупреждения он чуть отстранился, скользнул блестящей бородой по моей щеке и, не спрашивая разрешения, вообще об этом не подумав, перешел от объятий к поцелуям.
В сравнении с этим наш поцелуй в мотеле напоминал больше чмоканье в щечку. Этот же вообще ни на что не походил – тревожный, жадный поцелуй, Джейк запустил руки мне в волосы, чтобы меня удержать. Почему-то было похоже на последний поцелуй. На прощальный поцелуй. Тот, который затмевает все остальное. Одни поцелуи – как вызов, а другие – просто истина.
Не знаю, как он умудрился вложить в одно украденное мгновение столько тоски и желания, но он это сделал, это пока мы целовались, стоя на коленях под дождем, – самые грязные на свете два человека, какие целовались со времен пещерных людей. Словно все кругом перестало существовать. Я не могла бы отстраниться, даже если бы захотела. И я не хотела. Его губы были теплыми, его руки крепко прижимали меня. Теперь все было совершенно иначе. Ведь теперь я его знала. Он не был незнакомцем или просто каким-то приятелем моего брата. Он был Джейком. Джейком, у которого была сотня прозвищ. Джейком, с которым все становилось веселей. Джейком, который умел находить хорошее в любом человеке.
Джейком, который встречался с Уинди.
Вспомнив это, я отстранилась.
– Не самая удачная мысль, – сказала я.
Он отвел взгляд.
– Извини.
Я все еще переводила дух.
– Пустое.
– Мне не следовала этого делать.
Ему не следовало… ха! Не круто. Совсем не круто. Но я не разозлилась. Да и как я могла бы? Даже лучшие из нас совершают глупости в минуту горя. Сколь бы мне ни неприятно было быть той девчонкой, которая поступает так с подругой, я дала себе поблажку, поскольку правда не знала, что так выйдет. И Джейку я тоже поблажку сделала.
– Этого вообще не было. Идет?
– Идет, – ответил он, а потом добавил: – Что-то мы много всего делаем, чего никогда не было.
А я подумала про Уинди. Они вместе? Она его девушка? Мы только что обманули самого милого человека на свете? Ради всех нас хотелось бы надеяться, что нет. Но, будь я проклята, если спрошу.
– Знаешь что? – сказала я. – У тебя был трудный день. Я никому не скажу, если ты не скажешь.
Джейк улыбнулся печально.
– Я не скажу.
– Тогда заметано, – откликнулась я. – Расслабься. Все забыто.
Хотя, разумеется, все было далеко не так.
Мы помогли друг другу подняться, потом собрали бутылки с водой.
– Извини за очки, – сказала я, когда мы карабкались вверх по каменистой тропе.
– Да пустяки, – откликнулся Джейк, убирая в карман отломанную дужку очков. – Ничего такого, с чем скотч не справился бы.
* * *
Тем вечером, после ужасного ужина из неразварившихся сухих овощей, кипяченой воды, муки и соли мы без единого слова залезли в мешки и заснули так, словно мира вокруг вообще не существовало.
На несколько часов…
Пока нас не разбудил какой-то сохатый, у которого был брачный период. Какой-то очень шумный и очень похотливый сохатый. Так, во всяком случае, мы в тот момент решили. А в тот момент я осознала, что сохатые – совсем не бэмби. Это потом я прочла, что сохатые – своего рода буйволы в мире оленей. Некоторые из них весят под девятьсот фунтов. Той ночью я про сохатых вообще ничего не знала. Я знала лишь, что нечто непостижимо большое издает жуткие, настойчивые, похабные звуки в темноте – и неприлично близко. И когда я говорю «близко», я имею в виду – на расстоянии пяти футов. Возможно, четырех.
Мы все разом проснулись при первом же звуке. Это был протяжный, высокий, жуткий визг, который эхом пронесся через долину и буквально взорвал мне мозг. Он походил на вопль баньши
11. Сначала одной баньши. Потом двух. Потом, наконец, пяти или шести. И все они вопили и топали слишком близко к нашему брезентовому навесу. Никогда в жизни я не испытывала такого парализующего страха. Я ни за что на свете не смогла бы шевельнуться, даже моргнуть. Если эти звери захотели бы растоптать меня, я не смогла бы даже убежать, настолько оцепенела. К счастью, выяснилось, что сохатые издают такие звуки, только когда заняты другими сохатыми. Рев длился, по крайней мере, двадцать бесконечных минут – считается, что за это время сохатые либо находят друг друга, либо сдаются. Потом – тишина.
