– Ты все сделала правильно, ты сама знаешь, – произнес вдруг Джейк у самого моего уха. Он так долго лежал тихо, что казалось невозможным, что он все еще не спит.
Но я была рада, что он не спал. Я закрыла глаза.
– Мне страшно, вдруг Хью умрет.
– Не думай об этом. Мы сделаем все, что сможем. Скорее всего, с ним все будет в порядке.
– Скорее всего?
– Есть вероятность, что Сестры заболтают его до смерти.
Я слабо рассмеялась.
– Я понятия не имела, что делать, – сказала я. – У меня была всего одна страница заметок.
– Больше, чем было бы у кого-то еще.
– Кроме тебя.
– Да, но я-то в медицинский поступал.
– И теперь он там. А мы тут. И я не могу спать. – Я была совершенно выбита из колеи.
– Но тебе надо поспать, – сказал Джейк. – Завтра будет тяжко.
Но я не закрыла глаза, а сказала:
– Разве Беккету не следовало пойти нас искать? Когда после полудня мы не объявились? Разве он не должен был понять – что-то случилось?
– Он решил идти искать вас после ужина.
– После ужина?
– Он хотел сперва подзаправиться и как будто не слишком волновался. Думаю, он просто ожидал, что твоя группа…
– Опозорится.
– Пойдет медленным шагом. – Он слегка мне улыбнулся. – Но ты права. Он точно необученный профессионал.
– Как по-твоему, сколько ему лет?
– Не знай я, что обязательный возраст – двадцать один, то сказал бы, что семнадцать.
– Скорее уж пятнадцать.
– Не в преклонных годах, это уж точно.
– Но иногда он правда меня удивляет.
– Знаешь, – сказал Джейк, переворачиваясь на бок, чтобы лежать лицом ко мне, – пока мы вас, ребята, сегодня ждали, Беккет заставил нас проделать самое слезливое упражнение на свете. Он даже извинился за то, насколько оно слезливое. Но он сказал, что проделал его на самом первом своем курсе «ГТВ» и навсегда запомнил.
Я тоже перекатилась на бок лицом к нему. Я старалась говорить тише, чтобы не разбудить остальных.
– Что это было?
– Он сказал: «Подумайте о ком-то, кто вас любил. Или любит вас. О ком-то, кто вас поддерживает. Кто верит в вас. Кто будет готов пострадать за вас».
– Беккет такое сказал?
Джейк кивнул.
– Он сказал, что настанет день, когда все покажется так безнадежно, что преодолеть это можно будет только обратившись к человеку – кем бы он ни был – у нас в голове, и черпать силы у него.
Я всмотрелась в его лицо.
– Ты мне это говоришь, потому что завтра будет как раз такой день?
Он кивнул.
– Да, а еще ты как будто выбита из колеи. Тебе бы следовало заранее отыскать этого человека.
– А кто у тебя? – спросила я.
Ни тени заминки.
– Моя мама.
– Не папа?
– Папа у меня отличный, – сказал он. – Но он не такой, как мама. – Потом он задал тот же вопрос мне: – А у тебя кто?
И опять ни тени колебания:
– Мой брат.
Джейк поднял брови.
– Дункан? – переспросил он. – Правда?
В этот момент я могла бы что-нибудь подделать или разыграть, могла бы просто сказать «Да, Дункан», и никто, кроме меня, не узнал бы. Но это был не Дункан. Это был мой другой брат, тот, о котором я никогда не говорила. И вдруг, ни с того ни с сего этому двадцатидвухлетнему парню я рассказала всё.
Возможно, дело было в ночной тишине, когда мы двое лежали лицом друг к другу очень близко – единственные, вообще кто не спит, – и потому показалось, что это подходящее время делиться тайнами. Или в том, что мы говорили шепотом. Откуда мне знать? Но наверняка я знала другое: прямо сейчас я могу либо солгать ему, либо сказать правду – и по какой-то причине правда показалась не такой страшной.
– Нет, не Дункан. – Мне казалось, губы у меня движутся как в замедленной съемке. – Другой мой брат.
Джейк кивнул, точно этого и ожидал.
– Тот, которого ты потеряла.
– Верно. Брат, которого я потеряла. Нейтан.
Я подняла глаза, и Джейк встретился со мной взглядом.
– Ты про него знаешь? – Я никогда не знала наверняка, сколько Джейк о чем-либо знает.
Он едва заметно пожал плечами:
– Только что вы были очень близки. И что он умер за год до рождения Дункана.
– Верно. На самом деле он – причина, почему родился Дункан.
– Он погиб в результате несчастного случая, да?
– Он утонул. – Пока я произносила эти слова, знакомое чувство тоски наполнило мои легкие.
Я могла бы на этом остановиться, но по какой-то причине, которой сама не понимала, мне хотелось продолжать. Тогда я села по-турецки, постаравшись устроиться поближе и говорить тихо:
– Мы поехали в домик на озере, который принадлежал друзьям наших родителей. Взрослые пили и веселились. Нас, детей, была большая стайка, и считалось, что мы смотрим кино, но Нейтан хотел пойти на пристань для яхт и побегать в доках. Он умолял меня отвести его туда, но я отказалась, и, никому не сказав, он пошел один. Я просто хотела посмотреть кино, и знаешь, что самое смешное? Я даже не могу вспомнить, что это был за фильм. Можно подумать, такая деталь отпечатается в памяти, но нет, потерялась. Иногда я лежу в кровати и смотрю на вентилятор, пытаясь вспомнить. Время от времени я подумываю, не связаться ли с другими детьми, кто был там той ночью, и спросить, не помнит ли кто-нибудь что-то еще. Но потом я этого не делаю. Как позвонить совершенно незнакомому человеку двадцать лет спустя и задать подобный вопрос? Никак. Поэтому я никогда не узнаю. Это станет одним из великих безответных вопросов моей жизни.
Повозившись немного, Джейк сел по-турецки напротив меня, так что наши колени соприкоснулись.
– Тише, – шепнула я, глянув на спящих вокруг. – Ты их разбудишь.
– Ты что, шутишь? – шепнул он в ответ, тоже оглядываясь. – Их корабельной сиреной не разбудишь.
Улыбнувшись, я посмотрела на свои руки, лежавшие на коленях.
– Ты же знаешь, что это не твоя вина, – минуту спустя сказал Джейк.
Я отвела взгляд.
– Конечно, моя. Я же была старшей сестрой.
– Ты ничего плохого не сделала.
– Я должна была пойти с ним.
– Сколько тебе было? Девять лет?
Я кивнула. Я понимала, что пытается сказать Джейк. Я сознавала, что все непросто и что братья и сестры не то же, что родители, и что я давным-давно должна была себя простить. Но ничего из случившегося было не изменить, и хотя я понимала, что никакие сожаления прошлого не изменят, все равно за них цеплялась. Почему-то казалось, что это единственное, что может сделать в этой ситуации порядочный человек.
