– Сродни той шутке про наполовину пустой стакан.
– Но дело не просто в отношении. Это действительно связано с памятью. Если спросить несчастного человека под конец дня, что он помнит, окажется, что плохое. Они не игнорируют воспоминания о хорошем, их память просто такие воспоминания не сохраняет.
– Так мозг устроен? – спросила я, стараясь определить, к какому типу отношусь.
– Верно, – согласилась Уинди. – Но как будто выходит, что это можно изменить. Ставились эксперименты, в ходе которых людей просили практиковаться в запоминании хорошего. И знаешь что? Сработало.
Я задумалась.
– Чем больше отмечаешь в своем окружении хорошего, – продолжала она, – тем больше думаешь о хорошем и тем больше хорошего помнишь. А поскольку от прошлого, в сущности, остаются только твои воспоминания…
– Это изменяет историю твоей жизни.
Уинди обернулась, чтобы кивнуть.
– Точно. Каждый вечер надо записывать три хороших вещи, какие произошли с тобой за день.
– И – оп-ля! – становишься счастливой?
– Вроде того, – откликнулась Уинди. – Например, какие три хороших вещи с тобой сегодня случились?
– Сомневаюсь, что найду три.
– Может, ты их просто не помнишь.
– Ну, – протянула я. – Думаю, они выделились бы на общем фоне.
– А ты попробуй. Это же необязательно выигрыш в лотерею должен быть. Просто мелочи. Мгновение, которым ты наслаждалась. Легкий ветерок, от которого было приятно.
Я надолго задумалась. И только когда Уинди окликнула: «Эй? Ты еще тут?» – до меня кое-что дошло.
– Мне было приятно, что ты отстала, чтобы идти со мной, – сказала я.
– Вот видишь! Очень хорошо! Одна есть!
– Овсянка сегодня утром была чуть менее резиновая, чем вчера.
– Не так удачно, – сказала Уинди. – Копни поглубже!
Я вздохнула.
– Ладно. – А потом, словно щелкнули выключателем, мне внезапно пришло в голову нечто реальное. – Чудесное чувство, когда рано поутру просыпаешься, ты еще в спальном мешке и телу тепло-тепло, а лицу холодно от ночного горного воздуха.
– Гениально! – воскликнула Уинди. – У тебя природный дар.
– А у тебя как? – спросила я. – Что хорошего ты запомнишь про сегодняшний день?
– До сего момента? – переспросила она. – Как мы по-ковбойски кипятили кофе на керосинке. Шум ветра в ветках елей над головой. Мшистый запах леса. Маленькая незабудка на берегу ручья. Стабильность, когда забрасываешь на спину рюкзак и застегиваешь ремень на бедрах. Свежесть в воздухе. Журчанье ручья. Камешек в форме сердца, который я нашла сегодня утром у нашего брезента. Тепло в мышцах, когда мы идем в гору. Тихий мерный топот наших ботинок по тропе. Нелепая красная птичка, которая пролетела мимо несколько минут назад.
– Ты слишком уж хороша, – сказала я. – Даже как-то страшно.
– Просто у меня было больше практики, – откликнулась она. – Ты тоже можешь точно такой же стать.
– Едва ли точно такой же, – сказала я. В тот момент я была в общем и целом уверена, что застряла в том, какая я есть.
– Перед походом я сказала себе, что буду ценить все и восхищаться всем. Это мой боевой клич: «Всем восхищайся».
Интересно, а какой у меня прямо сейчас боевой клич: «Спросите, есть ли мне дело?», «Оставьте меня в покое», «Поговорите с моим кулаком»?
– Хотелось бы иметь боевой клич, – сказала я вслух.
– Могу поделиться своим, если хочешь.
– Попробую-ка я сама что-нибудь придумать, но все равно спасибо.
– Есть еще кое-что хорошее, что я собираюсь запомнить про сегодняшний день, – сказала вдруг Уинди.
– Что?
Уинди с секунду помолчала.
– Потрясающая, изумительная, всепоглощающая влюбленность. – Не сбившись с шага, она оглянулась, чтобы скорчить мне гримаску.
– Ты влюбилась? – спросила я. – Уже? Мы же только что приехали.
– Ну, вроде как с первого взгляда.
– В кого? – спросила я.
– А разве сама не можешь догадаться?
Если уж на то пошло, я могла. Я в точности знала, в кого именно может влюбиться любая и, возможно, все девушки в этом походе. Но я цеплялась за надежду, что ошибаюсь.
– В Беккета!
– Бэ-э! Нет!
– И не в Мейсона или кого-то из его дружков.
– И не в Мейсона или кого-то из его дружков.
– Хью? – с надеждой спросила я.
– Мне кажется, он голубой, – театральным шепотом откликнулась Уинди, хотя от остальной группы нас отделяло такое расстояние, что ее все равно никто бы не услышал.
– Ну… – протянула я, жалея, что нет никакого способа оборвать этот разговор. – Никто больше на ум не приходит.
– Серьезно? Не приходит?
Я сделала вид, будто думаю.
– Нет.
Она замедлила шаг, давая мне себя нагнать, так что мы пошли вровень, потом подалась ко мне и шепнула:
– В Джейка.
– Кто это? – спросила я, сама сознавая, насколько все очевидно.
– Ты же знаешь Джейка! Он у нас санитар. Он тебе коленку лечил! И твои волдыри!
– А, этот! – сказала я. – Я думала, его зовут Джек.
– Правда, он чудо? – спросила она, снова позволяя мне отстать.
– Не знаю. Наверное.
– Он тут самый симпатичный! – с вызовом бросила она.
– Как скажешь.
– Ты кого-нибудь симпатичнее тут знаешь?
Я помотала головой.
– Как по мне, они все второклассники.
– Можно, расскажу тебе о том мгновении, когда мы встретились?
– Гм. О’кей.
– Я в тот первый день в охотничьем домике поднималась по лестнице и уронила дорожную сумку. Она покатилась вниз, а когда я побежала за ней, там стоял он. Он ее поймал. И отнес наверх мне. И когда он отдавал мне ее, я подумала: «За этого парня я выйду замуж».
Господи всемогущий…
– Знаешь такое чувство? – продолжала она. – Когда видишь кого-то и просто понимаешь, что его любишь?
– Сомневаюсь, что это так работает, – сказала я, пытаясь быть голосом рассудка. – Думаю, любовь вырастает, когда действительно хорошо кого-то знаешь, а на это требуется время.
– Не для меня, – откликнулась Уинди.
– Думаю, то, о чем ты говоришь, не любовь, а увлечение.
– А ты знаешь, что он умеет жонглировать? И танцевать свинг? И изображать шотландский акцент?
– Он тебе все на лестнице рассказал?
