Вид у Беккета стал польщенный:
– Делала заметки?
Я кивнула.
– Тогда как ты до такого дошла?
Я вздохнула:
– Я просто подумала, что и без того слишком часто задерживаю группу.
Беккет кивнул:
– Это уж точно.
Он еще с минуту смотрел, как Джейк обрабатывает мои ноги, прежде чем подозвать остальных и выставить меня позорным примером. Опять.
– Послушайте, ребята. Вот что происходит, когда вы игнорируете мои инструкции. У Эллен волдыри, четыре жутких волдыря всего после одного дня ходьбы.
– На самом деле меня зовут Хелен, – опять поправила его я. – Через «Х».
Беккет глянул на меня искоса, точно я над ним насмехаюсь.
– Хелен?
А Хью крикнул откуда-то сбоку:
– Через «Х»!
Я утвердительно кивнула.
– О’кей, – продолжал Беккет. – Не будьте Хелен. Если почувствуете, что вам что-то натирает, как я подробно объяснял вчера в автобусе, сразу разберитесь. Немедленно.
Оглядываясь назад, я часто думаю, что как раз в тот момент я выкристаллизовалась для Беккета в паршивую овцу, хотя, возможно, все началось раньше. С этого момента я стала дежурным примером того, как что-то делается неправильно, и в ходе одной только следующей недели он успел указать на мою манеру идти, на то, как сидят у меня на бедрах лямки рюкзака, на количество воды, которое я выпивала на привалах, на то, как завязывала узлы, как готовила, на мое отношение к походу, мое чувство юмора и понимание основ мироустройства природы – и всякий раз твердил: «Неправильно, неправильно, неправильно». Мне снились кошмары, начинавшиеся с фразы «Эй, ребята, идите сюда» и заканчивавшиеся «Не будьте Хелен». Он наконец запомнил мое имя, но употреблял его во зло.
Однажды, после особенно унизительного урока, я подошла к Беккету.
– Знаешь, у меня намного лучше получается, когда люди указывают на то, что я делаю правильно.
– Сделай что-нибудь правильно, – парировал Беккет. – И я укажу.
* * *
Лучшим, что выпало на мою долю в ту первую неделю на маршруте, была Уинди. После той первой ночи и разговора о Пикл она стала искать моего общества. Она даже стала идти в хвосте, чтобы быть ближе ко мне, что было воистину примечательно, ведь она без труда могла бы обогнать всех до единого в группе. Настолько она была хороша.
В первый раз, подняв глаза от тропы и увидев перед собой ее спину, я не могла взять в толк, что она тут делает.
– Ты почему идешь в хвосте? – спросила я. – Тебе впереди бы следовало быть.
– С Мейсоном и его прихвостнями? – переспросила она. – Вот уж нет.
Изначально я была склонна испытывать к Уинди неприязнь, потому что она была слишком уж совершенной, а в совершенных людях есть что-то бесконечно утомительное. Она была высокой и подтянутой, без тени целлюлита где бы то ни было – идеальное тело мальчика-подростка, к которому вечно стремятся девочки, но с красивой грудью. Ничто как будто ее не тревожило и не подавляло. Она не нервничала, не изводила себя, а принимала все как должное или с невозмутимой миной – полагаю, я тоже так делала бы, будь я настолько красивой и в такой же отличной форме. Волосы у нее были в стиле Марсии Брейди: цвета льна и такие длинные, что она в буквальном смысле могла завязать их в узел. По мере того, как шли дни, мои собственные все больше вились и становились похожи на свалявшиеся дреды. А Уинди и ее узел на шее оставались элегантными, и по мере того, как все остальные зарастали грязью, она становилась лишь очаровательней.
Она единственная в этом походе неизменно была ко мне добра, и, когда она пристраивалась рядом со мной в хвосте группы, меня захлестывала такая благодарность, что включилась застенчивость, какую я часто испытываю в обществе новых людей. Мы добрую милю прошли молча, и я все больше нервничала, что она заскучает и вернется в начало колонны. И тут мне вспомнился совет, какой Бабуля Джи-Джи всегда давала мне относительно новых знакомых: «Расспроси их о них самих».
– О чем расспрашивать? – однажды спросила я.
Джи-Джи пожала плечами:
– Откуда они, как любят отдыхать, какое у них хобби, любимые книги, любимые актеры, домашние животные. Что угодно. Все.
– А это не будет выглядеть навязчиво?
Джи-Джи покачала головой:
– Больше всего на свете люди любят говорить о себе. Это единственное, в чем они эксперты.
Отличный совет, который всегда срабатывал. Когда я о нем вспоминала. Но, как правило, я о нем забывала. Когда я нервничаю, в голове у меня становится пусто. Но на сей раз, как по волшебству, я вспомнила.
– Уинди, – окликнула ее я. – Расскажи мне про ветеринаров-психологов.
– Я только собираюсь им стать.
– А диплом для этого нужен? – спросила я.
– Если хочешь быть по-настоящему хорошим специалистом, то нужен.
– И ты хочешь стать очень хорошим?
– Конечно, – сказала она. – Я все стараюсь делать как можно лучше.
Идя позади нее, глядя, как сокращаются и удлиняются ее икроножные мышцы, я решила, что они идеальной формы для человеческих икр – и вообще для ног. У меня возник импульс сказать ей, как я ими восхищаюсь. В конце концов, если бы кто-то восхищался мной, мне бы хотелось знать. Но я не могла сообразить, как завести об этом разговор. Что сказать? Кстати, а у тебя прекрасные ножки? Возможно, ей было бы приятно, но с тем же успехом могло бы и напугать.
– Расскажи про свою книгу.
– Она о позитивной психологии.
– А что это?
– Изучение счастья.
– Такое в колледже преподают?
– Ну да, – откликнулась она. – Раньше психология была сосредоточена исключительно на проблемах. Ну, сама знаешь: неврозы, патологии, расстройства. Суть была в том, чтобы проанализировать ущербные или исковерканные стороны человеческой жизни, чтобы их исцелить.
– Ясно, – сказала я. – Понятно.
– Но есть одна новая теория, согласно которой следует рассматривать то, что люди делают правильно или хорошо. Разобраться, как поступают счастливые, психологически стабильные люди.
– Так про это твой учебник?
Она кивнула.
– И что же они делают правильно? – Внезапно мне очень захотелось знать.
– Много всего. Вот почему нужен целый учебник.
– О’кей. А пример?
– Ну, например, счастливые люди с большей вероятностью испытают радость или отдадут себе в этом отчет, чем несчастные люди. Иными словами, если взять двух человек, которые, скажем, в один день испытали пятьдесят процентов хорошего и пятьдесят процентов плохого, несчастный помнит больше плохого.
