Один только Каин не может умереть, — неправда, будто его убил племянник Ламех: Каин не мертв, а приговорен жить вечно, потому что убил брата Авеля, — только Каин, Каин жив и умереть не может!
И когда какой-нибудь завоеватель, завоеватель ведет на бой своих воинов, Каин, первый убийца на свете, садится на своего коня Семехая, который потеет кровью, и скачет, крича: «Ступай! Ступай! Ступай!..» — когда завоеватель, завоеватель отправляется на бой!
И когда чума, чума идет по земле, Каин, первый убийца на свете, садится на птицу Винатейн, что летит быстрее чумы, и кричит чуме: «Ступай! Ступай! Ступай!..» — когда чума, чума идет по земле.
А когда буря, буря вздымает морские волны, Каин, первый убийца на свете, садится верхом на рыбу Махар, что плывет быстро как ветер, и буре, буре кричит: «Ступай! Ступай! Ступай!..»
Исаак не смог дальше вытерпеть повторений ужасного слова, сказанного Христом. Он стукнул кулаком по столу и поднялся со словами:
— Ради кесаря и всех его побед, женщина, уйми же этого ребенка!
Сын удивленно взглянул на отца и замолк.
Давящая тишина еще более сгустилась. Слышалось лишь невнятное бормотание дряхлой старухи. Но неожиданно в этих словах забрезжила мысль, и из ее уст полилась странная, ни на что не похожая баллада:
Есть малая трава в три листика, и на каждом листике пятнышко крови, а в цветке вместо венчика — терновый венец.
— Травка, а травка, почему у тебя на каждом листике капелька крови, почему вместо венчика — терновый венец ?
— Старая бабушка, ты все знаешь, ты должна знать об этом. Ты не знаешь, старая бабушка ? Сейчас я тебе расскажу.
Вчера в молчаливом саду на горе Гефсиманской Спаситель встал на колени, и был он смертельно печален!
Небо было без звезд, ученики уже сном забылись, и только Господь не спал, томила его тревога.
Тогда подступил к нему Сатана, и от слов его вместо пота со лба закапала кровь.
Капля за каплей падали на меня, все потемнело вокруг, и даже Господь, сам Господь не имел сил застонать.
И вот я сказала ему тонким своим голоском, тихим, как у всех трав: «Господи! Господи! Твоя кровь течет мне на листья, а с них каплет на землю.
Дай же мне руки — и не пророню ни капли твоей драгоценной крови, и сохраню кровь спасения!»
А было так тихо, что мой голос достиг престола Всевышнего, и Всевышний мне сказал:
«Пусть будет так, как ты, малая травка, просила. Вовек не сотрется с твоих листьев кровь моего сына!
Когда же раскроешь цветочный бутон, пусть вместо венчика будет терновый венец, похожий на тот, что на голову сына наденут в час его мук!»
Вот почему назовут меня клевером иудейским, колючим клевером: ведь у меня каждый листик — с кровавым пятном, а вместо цветка — терновый венец…
Семейство внимало этому диковинному пению в необъяснимом ужасе. Уже три с лишним года параличная старуха не говорила ничего вразумительного. Впрочем, и теперь, стоило ей закончить балладу, как ее речь стала бессвязной, слова — неразличимыми, а вскоре бормотание и вовсе стихло.
Исаак уже шагнул было к старухе, чтобы заставить ее замолчать, но она сама умолкла: песня кончилась.
— Лия, — попросил Исаак дочь, — возьми-ка кифару, на которой ты играешь в храме во время песнопений. Сыграй и спой, чтобы мы выкинули из головы и то, что пел мальчишка, и то, что бубнила старуха.
Прекрасная девушка с темными бархатными глазами, волосами цвета черного янтаря и темной кожей, с коралловыми губами и жемчужной улыбкой поднялась, сняла со стены кифару, настроила и, перебирая струны, запела:
— Откуда идешь, прекрасный вестник, из Тира или Вавилона, Карфагена или Александрии? С равнины или горы? От озера или леса?
— Ни от леса иду, ни от озера. Ни с горы, ни с равнины. Ни из Александрии, ни из Карфагена. Ни из Вавилона, ни из Тира. Я иду из самого дальнего далека и с самого высокого высока!
— Прекрасный вестник, кто дал тебе голубой плащ ? Он окрашен лазурью морскою ? Он выкроен из небосвода ? Он соткан из шерсти иль шелка ?
— Не из шелка иль шерсти он соткан, не из небосвода он выкроен, не морской лазурью он окрашен, и не плащ это вовсе, а крылья, чтобы летать в облаках и спускаться в глубокие бездны.
— Прекрасный вестник, какой тебя царь послал ? Это он вложил тебе в руку трость из боярышника? Это он увенчал тебе лоб прекрасным кидаром золототканым ?
— Не кидар золототканый у меня на челе, а сияние, не трость из боярышника в руке, а огненный меч, царь же, пославший меня, это Царь Небесный!..
Когда Лия произнесла последние слова, раздался такой сильный стук в дверь, что содрогнулся весь дом.
Сотрапезники вздрогнули и переглянулись.
Исаак побелел до синевы, но призвал на помощь всю свою храбрость и спросил:
— Кто стучит?
— Тот, кого ты ждешь, — прозвучало ему в ответ.
— Чего ты хочешь?
— Узнать, готов ли ты.
— От кого ты пришел?
— От Господа!
И в тот же миг засовы и щеколды отскочили, дверь распахнулась сама собой. На пороге появился ангел в белом с длинными крыльями, сложенными за спиной, золотым ореолом на челе и огненным мечом в руке.
Это был Элоа, самый прекрасный из ангелов Господних: Всевышний создал его в океане золотистых и пурпурных облаков. Для тела его он взял самый чистый, свежий и прозрачный свет неба перед восходом; заря стала его сестрой, и народившееся солнце увидело его возносящим хвалы у ног Создателя. Он слыл самым быстрым гонцом Иеговы; когда он нес мир, его взгляд был добр, как свет утреннего неба, когда же он возвещал о небесной каре, глаза его вспыхивали как молния.
При его появлении оба старца, старуха, жена, Лия и ее брат молитвенно сложили руки и пачи на колени, даже младенец попробовал встать на колени в своей колыбели.
Лишь один Исаак остался стоять, скрестив руки, дрожа, со вставшими дыбом волосами, но не спуская глаз с ангела.
— Ты просил у Господа дозволения провести последнюю Пасху с семьей… Трапеза закончена, время твоего ухода настало, — сказал Элоа.
— Зачем мне покидать мой колодец — ее вода так чиста; мою сикомору — ее тень так освежает; мою смоковницу — ее плоды так сладки; семью — ее любовь мне так дорога?
— Таково повеление.
— А кто повелел?
— Господь!
— Я никуда не пойду, — сказал Исаак и сел на скамью.
Ангел медленно прошел по комнате, наполняя ее светом, протянул руку с мечом и коснулся его острием лба легионера.
Исаак вскрикнул и вскочил, прижимая обе руки к лицу.
