— Ты ведь не за забавными картинками туда ездил?
— Именно за ними. И у меня это неплохо получилось.
— Ты ведь ненавидел их? Антисемитов? Всех до единого? Ты поехал, чтобы заглянуть в их души и убедиться в этом. Задокументировать. Потому что ты не мог взять их на мушку и расстрелять.
— С чего ты это взял?
— На лодке у меня было время.
— Хочешь знать, что я обнаружил в Европе? Тишину. Ужасную тоскливую тишину. Не осталось ни единого еврейского голоса. Ни наших детей. Только кучка слабых контуженных, которые не уехали и не были убиты. А Европа просто прикрыла рану. И заполнила тишину «веспами», «фольксвагенами» и круассанами, как будто ничего не произошло. Хочешь покопаться в психологии? Пожалуйста. Может, я бесил их, чтобы напомнить о себе. Чтобы добиться их реакции.
— Какое это имело отношение к Корее?
— Прямое! Я гордился этим. Я гордился тем, что я — американец. Гордился тем, что я сражался за свою страну. И это напоминало мне о том, что европейские племена так навсегда и останутся племенами. Хотите называть их нациями? Вперед! Но они лишь сброд жалких племен. А Америка — не племя. Это — великая идея! Я — часть этой идеи. Так же, как и ты. Как я себя чувствовал? Да я гордился, что ты сражаешься за свою страну. Ты защищал великую мечту. Мой сын защищает великую мечту. Мой сын — американец. Мой сын с винтовкой в руках повергает врага. Вот что я чувствовал.
Саул ответил не сразу. Шелдон не попытался заполнить паузу.
— Где фотографии? — спросил Саул.
— Какие?
— Все те, которые ты сделал.
— Они в книге.
— Там только те, которые ты отобрал. Где остальные?
Обычно у отца ответ был всегда наготове, он отвечал моментально. На этот раз Саул застал его врасплох.
Да, есть еще снимки. Важные снимки. И я всегда держу их под рукой.
— Я — фотограф. И я решаю, что можно считать снимком, а что нет.
— А если это не снимок, то что это?
— Ты на этой лодке вообще что-нибудь делал?
— Я хочу увидеть другие снимки.
— Нет.
— Может, когда-нибудь потом?
— Я не говорил, что они существуют.
— А мама видела их?
— Ей не пришлось настолько долго сидеть в лодке, чтобы додуматься до этого вопроса.
— Почему ты вернулся?
— Вообще-то это ты отсутствовал. Зачем ты задаешь мне все эти вопросы? У меня ощущение, что я попал на шоу Дика Каветта.
— Ты объехал полдюжины стран и сделал тысячу снимков. А потом однажды ты вернулся домой. Почему?
— Потому что война закончилась и все умерли. Я не мог вернуться обратно на войну, а мои друзья не могли вернуться с нее. Так что я повзрослел и стал жить дальше.
— С какой войны?
— Хватит, Саул, прошу тебя.
Саул постарался сказать то, о чем его отец не хотел или не мог говорить:
— Они не вернулись из Кореи, — начал он. — Но ты ведь также говоришь и о тех, кто ушел воевать в 1941 году. О тех, кто оставил тебя в Америке. Ты наблюдал, как все это происходило, пока сам был ребенком. Старшие братья твоих друзей. Твой двоюродный брат Эйб. Ты был самым младшим, и тебя не взяли на войну. Поэтому ты завербовался в Корею.
— Саул, — произнес Шелдон, становясь все спокойнее. — Я пошел не на неправильную войну. Я пошел на следующую войну. Коммунисты убили миллионы людей. Когда я вступил в армию, Советским Союзом правил Сталин, и он создавал атомное оружие, нацеленное на нас. Единственная причина, почему мы не относимся к Сталину с такой же ненавистью, как к Гитлеру, в том, что во время войны нас подвергли массовой пропаганде, нам внушали, что Дядя Джо — герой, подаривший нам Второй фронт. Но Дядя Джо подписал тайный пакт с Гитлером, и Россия оказалась на нашей стороне только потому, что ее атаковала Германия. Не они были нашим восточным фронтом. Это мы были их западным.
— Мама рассказывала, что ты порой плакал, когда она держала меня на руках.
— Ты заходишь слишком далеко.
— Почему?
— Кто научил тебя так разговаривать?
— Люди в моем возрасте умеют разговаривать. Просто скажи, почему.
— Потому что когда я видел тебя на руках у мамы, здесь в Америке, я представлял польских женщин, прижимавших к голой груди своих детей в газовых камерах. Они просили их дышать глубоко, чтобы те не мучились. А малыши продолжали улыбаться своим палачам. И сжимали кулачки в очереди на собственную смерть. И это наполняло меня гневом.
— Ты вернулся обратно из Европы, потому что ты ничего не мог поделать, — заключил Саул.
Шелдон кивнул.
— Что мне теперь делать, пап?
— Мы живы благодаря этой стране. Всему ее безумию. Ее истории. Проблемам. Она все еще наш лидер и наше будущее. Мы обязаны ей жизнью. Поэтому мы защищаем ее от бед и помогаем ей правильно расти.
— Я знаю, — сказал Саул.
— Я не понимаю, как еще чтить память погибших, если мы не будем защищать то единственное место, которое предоставило нам убежище. Если мы не постараемся сделать его еще лучше.
— Я пойду к себе.
— Хорошо.
— Я люблю тебя, пап.
Шелдон только кивнул.
Меньше чем через неделю Саул уехал и вскоре после этого погиб. Он оставил краткую записку на кухонном столе, где объяснил, что уезжает во вторую командировку и хочет вернуться в свое прежнее подразделение. Он писал, что был рад с ними обоими повидаться. Он их любит. Он надеется, что отец гордится им, и ждет окончания войны.
Глава 17
— Я убил своего сына, Билл. Он погиб, потому что любил меня.
— Он сильно тебя любил.
— Я навсегда запомнил, как мы ссорились в то утро. Но, думаю, это была не ссора.
— Нет. Он не искал разборок. У него не было четкой позиции.
— Я не знаю, как можно ссориться, если нет четкой позиции.
— В этом часть твоего очарования.
— А как я должен был поступить?
— Имеешь в виду, когда он вошел? И начал задавать тебе вопросы?
— Ну да.
— Ты должен был обнять его и рассказать, что чувствуешь.
— Но я сказал, что чувствую.
— Нет, не сказал.
— Тебе почем знать?
— А с кем ты, по-твоему, разговариваешь?
— Ну и что я чувствовал?
— Ты испытывал любовь и облегчение. Ты так сильно его любил, что вынужден был держать дистанцию.
— Ты рассуждаешь, как девчонка.
