Сам не зная почему и даже не притормозив, чтобы обдумать это, он повернулся и пошел прочь.
— Он уже должен быть дома, — Шелдон обратился к Мейбл, которая сидела в гостиной на диване, подобрав под себя ноги и читая воскресное приложение «Нью-Йорк таймс». Было уже очень поздно.
— Он же не указал время.
— Мы назначили день. По моим абсолютно точным часам, этот день истекает меньше чем через час. И тогда он начнет опаздывать.
— Он многое пережил.
— Я знаю, что он пережил.
— Нет, Шелдон. Ты не знаешь.
— Откуда тебе знать, что знаю я?
— Вьетнам — это не Корея.
— А что в нем такого некорейского?
— Я лишь хочу сказать, что ты не можешь представить, что он пережил, потому что, когда он войдет, он будет выглядеть как всегда.
— Вот что ты со мной сделала.
— Ты служил писарем.
— Ты не знаешь, кем я служил.
Мейбл скидывает журнал на пол и повышает голос:
— Ну и кем же ты тогда был, черт побери? Сначала говоришь одно, потом — другое. Хочешь, чтобы я тебя уважала? Хочешь, чтобы относилась с сочувствием? Хочешь, чтобы я наконец поняла, почему ты во сне все время кричишь: «Марио»? Тогда расскажи мне.
— Я делал, что мне приказывали. Вот и все, что тебе следует знать.
— Потому что так поступают мужчины?
— Тебе не понять.
— Я иду спать.
— Я буду дожидаться его.
— Зачем? Чтобы, когда он вернется с войны, первое, что ты ему скажешь, было: «Ты опоздал»?
— Ложись спать, Мейбл.
— Разве ты не рад встрече с ним?
— Я не знаю.
Рассерженная Мейбл отправилась в спальню.
— Я даже не понимаю, что это значит, Шелдон. Я говорю серьезно.
— Я тоже.
Пока его родители ссорились, Саул сел в последний поезд пятого маршрута от Юнион-сквер до Беверли-роуд в Бруклине. Всю дорогу он не отрывал взгляда от своих рук.
Женщина, которая в итоге стала матерью Реи, жила вместе с родителями на втором этаже дома, стоявшего на таком крошечном участке, что можно было передавать соседям туалетную бумагу, не вставая с унитаза.
Одежда была великовата Саулу, за время службы на Меконге похудевшему на девять килограммов. Он стоял перед домом и смотрел на темные окна, словно подросток в надежде перепихнуться. Они познакомились в автобусе четыре года назад. В неуклюжем сближении юности они не выбирали и не отвергали друг друга. По мере развития их отношений они не смогли по-настоящему ни сблизиться, ни расстаться, потому что все это им казалось таким значительным. Так они и плыли по течению. Изменяя друг другу и раскаиваясь. Потом он уехал во Вьетнам.
Саул подобрал камешек и метнул его в окно. С таким же успехом это могла быть и граната. Последовал бы взрыв, и он вернулся бы в лодку. Но это была не граната. Это был камешек.
Она открыла окно почти сразу и выглянула.
Наверное, все парни так поступают, подумал он.
— Ой, черт меня побери, — сказала она.
— Возможно, — отреагировал Саул.
На ней была рваная майка с названием группы, о которой он никогда не слышал. Майка была просторная и болталась на ее теле. Лицо ее отличалось особенной бледностью. В свете уличных фонарей он мог различить контуры ее грудей.
— Так ты вернулся.
— Что бы это ни значило.
— Что ты хочешь?
— Увидеть тебя.
— То есть ты хочешь меня трахнуть. Солдат-герой вернулся с войны со стояком. Так?
— Детка, я пойму, что я хочу, только после того как это получу.
Эта фраза почему-то вызвала ее улыбку.
— Заходи с задней двери.
И он зашел.
Когда он оказался на ней, и внутри нее, и его руки сжимали ее бедра, а глаза были закрыты, он услышал ее голос:
— Если я залечу, он будет твой, понял?
В тот момент он решил, что ребенок будет от него, а не от кого-то другого. Что в последнее время она ни с кем не встречалась. Что между ними все же что-то было. Что прошлое имело значение.
Через несколько месяцев, когда ребенок будет расти во чреве матери, Саул погибнет. Он так никогда и не узнает, что она не имела в виду их прошлое. Она говорила о будущем.
Когда Саул появился на следующее утро в семь тридцать в отчем доме, его отец спал в кресле в гостиной. Подруга вытолкала Саула из койки спозаранку, чтобы ее родители не узнали, что он провел с ней ночь. Она настаивала, заплатив свою часть аренды, что может делать у себя наверху все что ей вздумается. Но ее отец жил представлениями другой эпохи. Он говорил о том, что происходит «под его крышей» и о том, что «никогда его дочь» не навлечет «позор на семью».
Этим оборотам не было места в словаре 1973 года. Поэтому они продолжали играть каждый свою роль, не слыша друг друга и надеясь, что как-нибудь разберутся с последствиями. Но беременность в корне изменила ситуацию. С последствиями разобраться уже не представлялось возможным. Некоторые детали ее отношений с родителями, знай это Рея, могли бы объяснить то, что она хотела бы понять, но так никогда и не узнала. Эта загадочная женщина была чужой Саулу и навсегда останется чужой Рее.
Саул тихо вошел в квартиру, стараясь никого не разбудить. Свой зеленый вещмешок он перевесил на левое плечо, пока, по обыкновению, сражался с замком, пытаясь вытащить из него ключ. Фокус был в том, чтобы слегка повернуть его от центра по часовой стрелке и покачать.
Трудясь над замком, Саул вдыхал запахи дома, что вызвало у него тошноту. Вместе с запахами детства впервые в голову пришла мысль:
Я не могу.
И в тот момент, когда он пытался облечь эту мысль в слова, раздался голос его отца:
— Добро пожаловать домой.
Наконец ключ удалось вытащить, и Саул закрыл входную дверь. Он шагнул вправо и заглянул в гостиную, которая ничуть не изменилась с тех пор, как он последний раз тут бывал. Отец был в какой-то бесформенной бесцветной одежде, лицо вытянулось и казалось усталым.
Саул положил вещмешок рядом с зонтиком и расправил плечи. Он глубоко вдохнул, втягивая в легкие прошлое, где ему не было места.
— Спасибо.
Отец остался в кресле.
— Выглядишь неплохо, — заметил он.
— Ну да, — сказал Саул.
— Ты голоден? Кофе будешь?
— Да нет, не думаю.
— Ты не думаешь или не будешь?
— В чем разница?
— Сядь, — Шелдон указал на диван, где накануне, подогнув под себя ноги, Мейбл читала журнал.
