Но нет – он стоял у чаши, сложив на груди руки. В шортах, как и говорила Калея, в сланцах, с волосатыми ногами. И майкой с надписью «Zeuss». Серьезный, но в то же время веселый, шутливый и собранный, расслабленный, но внимательный.
– Пойдем, что ли, потолкуем? Или лучше – полетим?
И рассмеялся.
А Эмия глупо подумала, что он, несмотря на отсутствие тела, ее каким-то образом видит.
Оказывается, он жил (или временно обитал?) на самом верху высокой остроконечной башни – той самой, над которой ежедневно висела радуга.
– Воды?
Эмия боялась, что выглядит дурой, но ничего не могла с собой поделать – она то ощупывала свое лицо и шею, то сосредоточенно сгибала и разгибала пальцы, то вращала босыми стопами.
Для удобства их беседы Кронис вернул ей тело.
Временно.
И она дурела. Словно умалишенная, кайфовала от того, что чувствует вдыхаемый легкими воздух, что может языком ощупывать нёбо, что способна снова моргать…
– Простите меня.
– Я понимаю.
Бородатый мужчина смотрел на нее ласково и снисходительно. Для него ее старое-новое тело – щелчок пальцами, для нее – настоящее чудо.
Как здорово, оказывается, когда твои плечи щекочут волосы, как замечательно иметь возможность сидеть, лежать, наклонять голову, зевать, прыгать от радости… Она бы прыгала. Если бы не так сильно стеснялась.
Над Астреем ночь; наверху в пустом мраморном зале полумрак.
Кронис смотрел выжидательно.
Когда Эмия «наигралась» в «шевеления» и «ощупывания», спросил:
– Объяснишь, зачем звала?
Так она решила с самого начала – расскажет ему все. Совсем все, начистоту. Про то, как зародилась идея посещения Земли, про нехватку ощущений, про то, как однажды увидела фото и пожелала помочь человеку. Мужчине…
Да, Кронис – Бог. Скорее всего, самый могущественный. Если сейчас она упустит хоть слово, хоть кроху чего-то важного, его мнение о случившемся может исказиться, и тогда…
Думать о «тогда» не было сил.
Слова лились из ее рта водопадом – с пеной, вмещавшей в себя любовь, ярость, радость и боль. Все отчаяние последних дней и бессилие жить без своих чувств, без любви. Она плакалась ему, как отцу: «Как же так, папа? За что?» Во всех красках повествовала об их с Дарином Земном путешествии, сама же переживала его заново, пыталась донести, не упуская ни одного оттенка, ни мизерного зернышка; об ощущениях, которые испытывала «там». А после о тех, которые раздирали ее на части «здесь». Уже без тела.
И умела прочесть на лице напротив ни симпатии, ни отторжения.
Верхний зал оказался почти пустым. Стояли у стены две скамьи – у противоположной стены пылился закрытый плотной материей орган – «голыми» остались лишь мерцающие в лунном свете трубы. Когда-то здесь звучала музыка? Почему перестала?
А они все гадали – что там, в окне? Может, колокол? Или посадочная площадка для ангелов? Молодых туда не пускали, и Калея любила строить бессмысленные, но веселые предположения о башне.
«Пристанище южного ветра? Или судьи помещают туда узников?»
«Каких узников? На Небесах их не нет», – давным-давно смеялась Эмия.
Оказывается, тут стоял могучий и почему-то немой музыкальный инструмент.
Выслушав ее, Кронис – великий Бог, в эту минуту так похожий на обычного человека, – долго стоял у окна. Не поворачиваясь, изрек:
– Думаешь, ты первая, кто попал в эту ситуацию?
«Конечно, не первая», – поникла собеседница.
– Хочешь узнать, кто попал в нее первым?
Она не была в этом уверена. Наверное, другой идиот, которому не хватило чувств…
– Я.
Обронили от окна, и Эмия вздрогнула. Уставилась на чужую спину с изумлением.
– Да, – Кронис обернулся и улыбнулся. Улыбка эта, скорее, угадывалась по шевелению усов и бороды, нежели виделась ей. – Думаешь, я всегда был Могучим, Старым и Всевластным? Нет. Когда-то я был, как ты.
Налетела вдруг грусть.
Понятно. Сейчас он расскажет поучительную историю о том, что: да-да, он подобное пережил, отбыл наказание и многое вынес из собственного неумного подросткового поведения. Сие предстоит и ей.
И все же любопытно, что там за история.
– Вы тоже полюбили земную женщину?
– Полюбил. Как ты. Жить без нее не мог… Провел с ней лучшие тридцать дней своей человеческой жизни, а после… меня судили.
– Оставили без тела?
– Как ты догадалась?
Кронис веселился; Эмия раздражалась. Теперь, когда у нее появились настоящие нервные окончания, а также способность напрямую проводить через себя энергию, эмоции забурлили в ней в тысячу раз сильнее, нежели в облаке.
– И Вы сумели с этим смириться, отбыли наказание и поняли, что Верховные Эфины были правы?
Не сдержалась – плеснула сарказмом. И сама же себя упрекнула – «что ты дергаешь его, малохольная?»
– Правы? О нет… Я злился на них так, как ты себе представить не можешь. Сильнее, чем ты, просто поверь мне – гораздо сильнее, – бородач отошел от окна, уселся на противоположную лавку, вздохнул. – Рассказать тебе, как все было?
Когда это случилось, он был моложе ее – новоиспеченным веселым Богом. Красивым, беспечным и, как ни странно, скучающим по сильным ощущениям. Где он увидел Иланту, как – уже не помнил, помнил только, что полюбил почти мгновенно, – рванул к Оракулу, совсем как Эмия, приземлился на просторах солнечной Спании совершенно обнаженным. Без трусов, без документов и (на этом месте Кронис рассмеялся) без украшений.
Он говорил про страсть. Про касания, про поцелуи, про невозможность жить друг без друга – он будто говорил про Эмию с Даром – все как под копирку.
– Я любил ее так, как никогда и никого не любил. Совершенно, каждой клеткой.
Эмии в воображении виделся молодой парень с озорными глазами – без бороды тогда еще, без усов. И некая черноволосая молодая жгучая спанка – красивая и изящная, как позолоченная амфора на закате. Вспыхивали на фоне их тел соленые морские брызги; звучали нежные слова и шепот чужих обещаний.
А после по накатанной: возвращение, суд, лишение тела. В назидание остальным.
Кронис долго молчал. Под его ступнями светился мрамор – Эмия автоматически глянула под себе под ноги и отметила, что под ее – нет. Удивилась и не удивилась одновременно – шутка ли, настоящий Бог Времени?
– Я ведь не всегда был Богом Времени, – прочитали мысли и усмехнулись напротив грустно. – Знаешь, когда я им стал?
– Когда?
Его история пугала и завораживала тем, что слишком сильно походила на ее собственную.
