Дар врал. Не искривлял всю правду намеренно, но часть ее упускал из виду. Слез и так хватало – ему хотелось, чтобы родители улыбались.
Он силился вспоминать хорошее. Его находилось мало: скрипучие качели, которые он любил, раскидистый тополь у ворот, сладкий компот, который в столовой варили хорошо. Молчал, что качели постоянно оказывались заняты, что за то, что однажды взобрался на дерево, получил ремнем по заднице, что компот доставался редко – по два стакана забирали старшие.
А дальше, как учеба-армия-работа, – там веселее.
Мать беспрестанно квохтала – нужно ведь свежих вареничков, картошки, сбегать за сметаной. Ведь Дар еще побудет, ведь он же никуда пока не собирается?
С надеждой смотрел молчаливый отец.
И Дарин не уезжал.
Здесь, в Колчановке, на удивление красивыми оказались закаты – долгими, тихими и живописными.
Сидя на крыльце, Дар часто смотрел на небо – курил, думал, вспоминал. Или говорил с ней – той, которая оставила после себя в его сердце дыру.
«А я тебя не забыл, – бросал грустные взгляды на облака. – Я тебя очень жду… Больше, чем ты думаешь».
Ему стало почти хорошо – здесь, с семьей он ощутил, что более не один, но все еще одинок без нее – без Эмии.
– Возвращайся…
Кипели приготовления к посадочному сезону – правил и чинил во дворе инструменты отец, перебирала пакетики с семенами мать – рассказывала ему о том, как налаживали быт после переезда, как долго становились на ноги – место новое, ни знакомых, ни друзей, ни работы. Как после она решила устроиться педагогом в местную школу – «поначалу было тяжело, дальше поехало…»
Она учила малышей математике.
Чернели пласты огородных грядок – вскоре они прорастут огурцами, картошкой, луком, редисом. И заботливые руки будут поливать, полоть, удобрять, окучивать…
Совсем иначе после его рассказа о Воротах – с нежным трепетом – стала относиться к Эмии мать.
– Надо ж ведь, – качала головой часто, – нашла в себе столько доброты, поделилась… И самой хватило, и тебя спасла.
Слезы печали оборачивались слезами счастья. Она думала, что Эмия обычная, только очень добрая. Не скажешь ведь: «Богиня» – не поверят.
Теперь Эмию с радостью и надеждой ждали в гости.
– А когда она приедет?
– Не знаю.
– Далеко гостит?
– Очень, – Дар изворачивался – а как еще? – В другой стране.
– Охохоюшки-хохо, – раздавалось следом. – А дату свадьбы назначили уже?
– Нет еще. Договоримся… позже.
Тадеуш слушал разговоры молча, но свет с его лица больше не ушел. Разгладилась и часть морщин.
– А то, может, она сразу после своих сюда, а? – с надеждой спрашивала Карина Романовна.
– Мам, я не знаю…
– А ты ей позвони?
– Хорошо, позвоню.
– Спроси. А то, может…
Спать он по обыкновению ушел на второй этаж бани – там привычнее. Долго ворочался на жесткой и слишком пустой кровати. Когда стемнело, вышел на балкон, закурил.
Как все изменилось…
Неделю назад он не хотел жить – думал, все пустое. Сегодня почти счастлив. Безмерно благодарен судьбе и всем Богам сразу за Эмию, за то, что все так, как случилось.
Он дома.
Дома.
Когда-то он не верил, что это слово применимо к его жизни.
– Ты все сделала реальным. Тебя ждут здесь, слышишь?
Разговаривая, Дар всегда смотрел на небо и верил (хоть краешком сознания), что его слышат.
– Они тебя очень любят, ждут. Мечтают, чтобы мы поженились. И я мечтаю, – добавлял тихо.
Небо молчало. Светило далекими звездами; глухо брехали вдалеке собаки.
– Приходи…
Ему делалось стыло и промозгло, если думал, что больше не увидятся.
Другую ему не надо.
Только Эмию.
Даже если будет ждать всю жизнь.
* * *
Астрей.
(Ólafur Arnalds – Fyrsta)
Ее звали, ее там ждали.
Она видела это по их глазам. Глазам Дарина, в которых застыла глубинная боль вперемешку с надеждой. Глазам его матери, осветившихся сердечной благодарностью. По тихому «спасибо», которое время от времени шептали губы Тадеуша.
Ее ждали.
Но Кронис так и не пришел.
То ли Калея… То ли монеты…
То ли все шутка.
В полночь Эмия вылетела из собственного окна с одним-единственным желанием – никогда больше обратно не возвращаться. Никогда, ни за что, ни в какие времена. Она устала… Она желает отыскать потайное место, соорудить там себе подушку из облаков, затворить вход и уснуть. Чтобы проспать сто-двести-триста лет. Чтобы больше вообще не просыпаться.
У него все хорошо.
А у нее дотлел фитиль надежды.
Под ней море огоньков – запахи, звуки, голоса, смех. Но она уже почти не принадлежит этому миру, и дело не только в отсутствии тела.
У души угасал запал.
Ей пора. Не получится вечно сидеть у монитора, не хватит сил вечно ждать – жить чужими эмоциями и разговорами. Ей хочется говорить самой. Ходить своими ногами, есть своим ртом, чувствовать своим сердцем.
А если нет… То лучше никак.
Под ней дороги, дворы, крыши – над ней темное сверху, но еще чуть розоватое у горизонта небо. В реке Гардене отражались огни набережной; текли по мосту точки сияющих колесниц. Астрей – вечный праздник. По иронии судьбы – не ее.
В какой-то момент внизу показался парк: черные пятаки деревьев, светлые дорожки, ленты фонарей. Арка с Колоколом Адиона, пустые лавочки, газоны, фонтан…
Фонтан.
Тот самый?
Для чего-то Эмия спустилась к нему, зависла над чашей, вгляделась в темную воду. Долго смотрела на тусклые в лунном свете лежащие на дне монеты, с которых взирало мужское лицо. Благородное, спокойное, властное.
«Почему ты не пришел, Кронис? – грустила Эмия. – Я не достойна твоего внимания?»
Может, монет нужно было больше? А, может, кидать следовало самой? Но тогда затея сразу обречена на провал – ведь рук нет.
– Ждешь меня? – вдруг раздался сбоку мягкий мужской голос. – И я жду. Давно уже жду – два с половиной дня. Ведь тот, кому я нужен, должен выразить намерение встретиться со мной. Но сам. И монеты здесь ни причем…
Эмия встрепенулась так, будто у нее изнутри шарахнула молния. Очумела на мгновенье, подумала, что оглохла, – галлюцинации.
