– Грязно там, подмести надо, – бубнила она автоматически.
– Я подмету.
Дар смотрел на поношенную юбку, на коричневые колготки, на кофту, обтянувшую плотную и негибкую уже спину.
«Я здесь, мама. Я рядом…»
* * *
– Если не хочешь, мы не будем здесь задерживаться. Хочешь, уедем быстро? Ведь ты… увидел.
Дар курил на балконе второго этажа. Комната над баней была примитивнее некуда – полутороспальная кровать, столик в углу, под ним громоздкая швейная машинка в чехле. Пара табуретов, старый и ненужный платяной шкаф, который пожалели выбрасывать. Тесно, как на съемной квартире в Бердинске.
Окна выходили на огород – черный пласт земли: прошлогодние грядки, валяющийся на тропинке грязный шланг, бочка в дальнем углу. Голые кусты, похожий на сдутый саван полиэтилен от теплицы; соседские крыши за забором.
– Нет, останемся пока. Поможем.
– Тебе же… больно.
Ему было больно. И хорошо, как никогда в жизни, – он был дома. Как призрак, как родной человек, которого не знают и не видят, как настоящий, пусть и непризнанный, сын.
– Побелим, пороги перебьем…
Он не слышал Эмию, не смотрел на нее. Уперся взглядом в спящий еще пока сад, где осенью, наверное, торчат вихрастые кисточки моркови, где лежат сытые кочаны капусты, где можно прямо с ветки рвать крыжовник.
О чем-то глухо разговаривал с матерью на крыльце отец. Не ругался, больше ворчал – наверное, не обрадовался визиту нежданых гостей. Его в ответ увещевали мягко, но монолитно – помощь нужна, пусть побудут пару дней… А если сын? Сыну в доме комната.
Дар понимал родителей.
Но он был готов пробыть здесь столько, сколько позволят. Спать на чердаке, питаться водой и хлебом, работать за спасибо.
– Большая у меня семья, однако, – хмыкнул Эмии. И сам не понял, чего прозвучало больше – радости или грусти. – Сестра… Племянник. Братан мелкий.
И вдруг почувствовал, как кольнуло в груди, – он им чужой. Они все эти годы жили без него – не ждали, не тосковали. И захотелось уйти, не разбирая вещей, не прощаясь.
Локтя осторожно коснулась Эмия.
– Ты им нужен. Ей нужен.
Дарин курил без слов, выдыхал дым через ноздри.
– Вот скажи, если бы у тебя родилось три сына… Просто представь…
Он не хотел представлять, вникать, вныривать в чужие шкуры и ситуации, но Эмия лезла в душу, как в щель палец, смазанный вазелином.
– … и один из них бы умер. Старший. Скажи, младшие заменили бы его?
Сигарета истлела до пальцев, жег ногти фильтр. Взирало на Колчановку сверху равнодушное и низкое дождевое небо.
Если бы он был отцом? Ждал бы первенца, как свое продолжение, как корешок, как лучик света? Нет, не заменили бы. Просто позволили бы жить дальше.
– Побудем сутки, ладно? Чтобы ты потом не жалел. Быть может, познакомимся с твоим братом.
Дар раздавил сигарету в дно ржавой банки из-под кильки и в комнату вернулся, так и не разомкнув губ.
* * *
(Philip Wesley – Far and Away)
Дар, словно усердный крот, перекапывал картофельное поле. Начал от края, двигался к центру; чадила в губах зажженная сигарета. Засадить лопату по черенок, надавить на рычаг, вывернуть земляной ком, разбить пополам, засадить лопату по черенок…
Налетал вдруг непостоянный ветер, закручивал спиралью у носа сигаретный дым – Дар морщился и прикрывал глаза. Летели по небу за рощу клочковатые туманные облака, их место тут же занимали новые – такие же торопливые, куда-то спешащие.
Обиженной девчонкой ругалась Эмия, которой не позволили взять вторую лопату.
– Ну, куда! – возмущалась Карина Романовна. – Не для девушки – в грязь, да лопатой. Отдохни лучше…
– Я ведь не отдыхать приехала.
– Книжку почитай, телевизор посмотри.
– Спасибо, но я «работать» хочу.
– Работать, непогода ведь…
Дождь почти прекратил.
Через полчаса Эмия добилась своего – ей выдали дождевик и перчатки. Теперь она занималась тем, чем занималась сама хозяйка до прихода гостей, – подкрашивала забор. Сидела на корточках, как покрытый полиэтиленом гномик, обмакивала жесткую щетину в банку с краской, мазала ей по шероховатым доскам. И выглядела крайне довольной даже со спины.
Дар какое-то время стоял и смотрел на нее, на свою Эмию, и не находил для нее эпитетов. Просто Эмию. Разве можно для родного человека подобрать слова? Нет, его можно только обнимать глазами, руками и душой. И он обнимет позже. А пока – втоптать в землю полотно, надавить на черенок, вывернуть ком земли…
Дважды он ходил в дом – первый раз за водой, второй раз просил старенькие перчатки, – и дважды стоял на пороге жилой комнаты, вдыхая смесь из запахов – средства для мытья, выцветшей диванной обивки, еды, что варилась чуть раньше и уже была убрана в холодильник. Пытался не думать, но не мог сбежать от мыслей о том, что его маленькие босые ступни могли бы топтать половицы этого дома. Каким бы он вырос, если бы вечерами сидел не на интернатском подоконнике, а здесь, на крыльце? Если бы отец или мать читали ему сказки…
Благодарил за воду глухо, в глаза старался никому не смотреть. Уходил копать, спрятав душевную муку внутри, за маской из скупой и почти равнодушной благодарности.
Ему смотрели вслед.
Снаружи под навесом, где стояли скамья и стол, сидел отец – что-то чистил, шоркал напильником, прилаживал одну металлическую часть к другой, ворчал. Дар понял, что он пытается собрать старый замок.
– Вот же…
Бросили не ему, но себе под нос.
Дарин сделал вид, что не услышал. Отнял от стены лопату, отправился в поле, к земле.
* * *
Серый приглушенный свет медленно таял; деревенский день тек к вечеру – когда к ней подошла Карина Романовна, Эмия порядком устала сидеть на корточках.
– Ты, если помочь хочешь, пойдем лучше на кухню. Замерзла?
– Есть немного.
– Дуреха. Тебе детей еще…
Детей.
Покорно следуя за одетой в толстую кофту, галоши и платок матерью Дара, Эмия грустно улыбнулась – детей бы она с удовольствием. Вот только прошло уже две недели, в запасе осталась половина месяца. За это время не то, что детей – надышаться не успеешь.
Ее напоили чаем, а после приставили к раковине.
– Картошку почистишь? Хочу потушить с мясом и перцами, по-польски. Муж у меня любит, поляк он…
«Полочь», – мгновенно всплыло ее собственное корявое слово, над которым смеялся Дар.
«Угу, полочь, из Полочи… Из Полоцка».
