Иокаста. Как ты мог знать? Это произошло с одной женщиной, моей молочной сестрой, моей кастеляншей. Она была моя ровесница. В восемнадцать лет она понесла. Она почитала своего мужа, несмотря на большую разницу в возрасте, и очень хотела сына. Но оракул предсказал, что ребенка ждет чудовищная судьба, так что, родив сына, она не решилась оставить его в живых.
Эдип. Что?
Иокаста. Погоди… Вообрази, какой должна была быть сильной эта бедняжка, чтобы уничтожить плоть плоти своей, сына чрева своего, свой идеал на этом свете, любимейшего из любимых.
Эдип. И что сделала эта… женщина?
Иокаста. Помертвевшая от ужаса, она пронзила ступни младенца, связала их между собой, отнесла его тайком на гору и оставила волчицам и медведям. (Закрывает лицо руками.)
Эдип. А что муж?
Иокаста. Все подумали, что ребенок умер естественной смертью и мать его похоронила своими руками.
Эдип. И… эта женщина… существует?
Иокаста. Она умерла.
Эдип. Тем лучше для нее, поскольку первым же примером царской воли я сделал бы приказ ее подвергнуть самым страшным пыткам, а затем казнить.
Иокаста. Оракул был жесток и ясен. Любая женщина бессильна и глупа перед его лицом.
Эдип. Убить! (Вспоминает Лайя.) Убить не позорно, если тобой движет инстинкт защиты или глупая случайность играет с тобой злую шутку. Но убить хладнокровно и подло плоть от плоти своей, прервать цепочку… сжульничать в игре!
Иокаста. Эдип! Поговорим о чем-нибудь другом… а то мне слишком больно наблюдать твое рассерженное личико.
Эдип. Поговорим о чем-нибудь другом. Боюсь, я мог бы немного разлюбить тебя, если бы ты стала защищать эту… несчастную псицу.
Иокаста. Ты мужчина, любимый, свободный мужчина и вождь. Поставь себя на место девочки, доверчивой к любому знаменью: она беременна, ее тошнит, она сидит взаперти и боится жрецов…
Эдип. Кастелянша! Только в этом ее оправдание. Ты бы так не поступила?
Иокаста (неопределенный жест). Нет, конечно.
Эдип. И не надо думать, будто битва с предсказаниями требует решимости Геракла. Я мог бы хвастаться и выставлять себя невиданным героем, но я бы лгал. Так знай: чтобы не дать предсказаниям сбыться, я отвернулся от семьи, от собственных привычек, от своей страны. И вот, чем дальше я был от своего города, чем ближе я подходил к твоему, тем сильнее мне казалось, что я возвращаюсь домой.
Иокаста. Эдип! Эдип! Вот губки шевелятся, язык болтает, брови хмурятся, глаза мечут молнии… Что, брови не могут не хмуриться, глаза закрыться, а губы послужить для ласки, что нежнее слов?
Эдип. Я повторяю: я медведь, я неуклюжий, грязный зверь!
Иокаста. Ты ребенок.
Эдип. Я не ребенок!
Иокаста. Опять за свое! Ну, ну, будь умницей.
Эдип. Ты права, я становлюсь невыносим. Успокой эти губы своими губами, а воспаленные глаза нежным прикосновением пальцев.
Иокаста. Позволь, я закрою калитку, я не люблю, когда она открыта по ночам.
Эдип. Я сам закрою.
Иокаста. Приляг… Я заодно взгляну в зеркало. Вы же не хотите целовать мегеру. После всех волнений, только боги знают, как я выгляжу. Не смущай меня. Не смотри. Отвернитесь, Эдип.
Эдип. Я отвернулся. (Ложится поперек кровати, опираясь головой о бортик колыбели.) Вот, закрыл глаза, меня больше нет.
Иокаста
направляется к окну.
Иокаста (Эдипу). Маленький солдат все спит полураздетый. А ведь не жарко… бедняжка. (Идет к большому зеркалу на ножках, внезапно останавливается, прислушивается к шуму на площади. Какой-то пьяница говорит очень громко, с долгими паузами между суждениями.)
Голос пьяницы. Политика! По-ли-ти-ка! Если не противно. Расскажите мне о политике. О! Надо же, мертвец! Пардон, извиняюсь: это спящий солдат! Смирно! Равнение на спящую армию!
Пауза.
Иокаста
привстает на цыпочки. Старается увидеть, что там, снаружи.
Голос пьяницы. Политика… (Долгая пауза.) Стыд-то какой… какой стыд…
Иокаста. Эдип, дорогой.
Эдип (во сне). А?
Иокаста. Эдип, Эдип! Там пьяница, а часовой его не слышит. Я ненавижу пьяниц. Пусть его прогонят, пусть разбудят солдата. Эдип, Эдип! Умоляю тебя! (Трясет его.)
Эдип. Я опорожняю, разматываю, высчитываю, измышляю, сплетаю, связываю, треплю и перекрещиваю…
Иокаста. О чем это он? Как спит! Я могу умереть, а он не заметит.
Пьяница. Политика! (Поет. С первых же строчек Иокаста отпускает Эдипа, бережно кладет его голову на бортик колыбели и выходит на середину комнаты. Слушает.)
На что надеешься, подруга,
На что надеешься, подруга —
На слишком юного,
На слишком юного супруга! Га! (И так далее.)
Иокаста. О! Чудовища!
Пьяница.
На что надеешься, подруга,
С этой свадьбой?
В течение всего, что следует,
Иокаста
в испуге идет на цыпочках к окну. Затем она возвращается к кровати и, склонившись над Эдипом, всматривается в его лицо, временами поглядывая в сторону окна, откуда доносится голос пьяницы вперемешку с шумом фонтана и петушиным криком. Баюкает Эдипа, тихо качая колыбель.
Пьяница. Если бы я был политиком… я бы сказал царице: «Сударыня! Такой юнец вам не подходит… Найдите серьезного мужа, трезвого, крепкого… как я…»
Голос стража (чувствуется, что он проснулся и мало-помалу обретает уверенность). Проходи!
Голос пьяницы. Равнение на проснувшуюся армию…
Страж. Проходи! И живо!
Пьяница. А повежливее?
Как только появляется голос стража, Иокаста отпускает колыбель, подложив простыню под голову Эдипа.
Страж. В кутузку захотелось?
Пьяница. Одна политика. И не противно?
На что надеешься, подруга…
Страж. А ну, живо! Очищаем площадь!
Пьяница. Очистили уже, все, очистили, только повежливей!
Пока звучат эти реплики, Иокаста подходит к зеркалу. Поскольку луна и заря ее не освещают, она не может себя видеть в зеркале. Тогда она берет его за раму и отодвигает от стены. Само зеркало остается прикрепленным к декорациям, царица, в сущности, передвигает только раму и, в поисках света, посматривает на спящего Эдипа. Осторожно выдвигает раму на авансцену, туда, где должна быть суфлерская будка, так что публика становится ее зеркалом, и она себя разглядывает в зрительном зале.
