Молодой солдат. И смотрели, глаза таращили, пошевелиться не решались.
Солдат. Выискивали любой камешек в стене, не похожий на другие.
Молодой солдат. А когда, наконец, все начиналось, прямо облегчение наступало и совсем не было страшно.
Солдат. И вот, той ночью ждали мы, ждали, глаза таращили, думали, что он уже не придет, и тут является, тихонько так… — в первые-то ночи он шустро появлялся, — и только стало его видно, как он начинает говорить совсем по-другому и с грехом пополам нам рассказывает, что произошло что-то ужасное, смертельное, что-то такое, что он не может объяснить живым. Он говорил, что есть места, где он может появиться, и есть такие, в которых он появиться не может, что он пошел туда, куда идти ему запрещено, что знает он такую тайну, которую и он знать не должен, и что теперь его раскроют и накажут, и запретят являться. Так что он совсем являться перестанет. (Торжественным голосом.)«И я умру последней своей смертью, — сказал он, — все будет кончено. Вы понимаете, господа, нельзя терять ни минуты. Бегите! Предупредите царицу! Найдите Тиресия! Господа! Господа, сжальтесь!..» Он умолял, а солнце уже всходило. Но он не думал уходить.
Молодой солдат. Вдруг нам показалось, что сейчас он сойдет с ума.
Солдат. Изо всех его бессвязных фраз мы поняли, что он покинул свой пост, в общем… что он разучился исчезать и теперь пропал. Мы видели, что он ту же самую церемонию совершает, как при появлении — хочет стать невидимым, а ничего не получается. Тогда он стал нас просить, чтобы мы его оскорбили, потому что говорят, будто если ты оскорбишь привидение, оно сможет уйти. Самое глупое — то, что мы не решались. Он все повторял: «Давайте, молодые люди, оскорбите меня! Кричите, не стесняйтесь!.. Давайте!» А мы только все цепенели.
Молодой солдат. Слова все растеряли!
Солдат. Вон оно как! А ведь мило дело — орать на начальство!
Командир. Очень любезно, господа! Очень любезно. Большое вам спасибо от имени начальства.
Солдат. Да нет, командир, я не то хотел сказать… Я хотел… Я же о царях говорил, о коронованных, о министрах, о правительстве… ну, значит, о властях! Мы же частенько даже говорили о всяких там несправедливостях… Но царь — это славный такой призрак, бедняга Лай, и ругань застревала у нас в горле. Он все нас подначивал, а мы бормотали: «Давай, эй ты! Давай, старый пень!» В общем, не ругань никакая, даже вроде комплимент.
Молодой солдат. Надо вам объяснить, командир: «старый пень» — это так по-дружески солдаты друг друга зовут.
Командир. Спасибо, что предупредили.
Солдат. Давай, иди, эй! Ты, этот… ну… короче… Бедный призрак! Он так и завис между жизнью и смертью, от страха помирал, потому что петухи пели, и солнце подымалось. И вдруг стена снова стала стеной, а красное пятно погасло. Мы подыхали от усталости.
Молодой солдат. Вот после этой ночи я и решил все рассказать его дяде, потому что он сам не хотел рассказывать.
Командир. Не очень-то он точен, ваш призрак.
Солдат. Знаете, командир, он ведь, может, вообще больше не появится.
Командир. Я мешаю.
Солдат. Да нет, командир. Но после вчерашней истории…
Командир. Судя по всем вашим рассказам, это очень вежливый призрак. Так что я спокоен, он появится. Прежде всего, вежливость царей — это точность — как говорится, а вежливость призраков — согласно вашей остроумной теории — принимать человеческий облик.
Солдат. Возможно, командир, но может быть, у призраков вообще не бывает царей, а минута у них и целый век — одно и то же. Так почему бы призраку явиться не сегодня, а через тысячу лет?
Командир. Вы, я вижу, юноша, горазды поспорить, но у терпения есть свой предел. Так вот: я сказал, что он сегодня явится. Сказал, что я его смущаю, и я сказал, что ни один штатский не должен близко подходить к патрулю.
Солдат. Так точно, командир.
Командир (взрывается). Так вот, призрак, не призрак, а я вам приказываю задержать первого же встречного, который явится сюда без пароля. Ясно?
Солдат. Так точно, командир!
Командир. И про дозор не забывать. Вольно, разойдись!
Солдаты застывают, взяв «на караул».
Командир (уходит, останавливается). Только хитрить не надо! Вы у меня на заметке. (Уходит.)
Долгая пауза.
Солдат. Однако!
Молодой солдат. Он подумал, что мы ему мозги пудрим.
Солдат. Нет, старичок, он подумал, что это нам их запудрили.
Молодой солдат. Нам?
Солдат. Да, старичок. Я много чего наслышался от дяди. Царица — женщина хорошая, но вообще-то ее не любят. Она, — говорят, — немного того… (Стучит себя по голове.) Взбалмошная и говорит с иностранным акцентом, и Тиресий на нее влияет. И Тиресий этот ей советует все такое, что только во вред ей идет. Делайте то, делайте се… Она ему сны свои рассказывает, спрашивает, с правой ноги ходить или с левой; а он ее за нос водит, прогибается перед братом ее, который только и знает, что против сестры заговоры составлять. И Тиресий за него. Все это грязные людишки. Я поспорить могу: командир подумал, что призрак — это из того же теста, что и Сфинкс. Поповские штучки: заманить Иокасту, пусть она думает, как они хотят, чтобы она думала.
Молодой солдат. Да ты что!
Солдат. Не веришь. Точно тебе говорю. (Очень тихо.) А я верю в призрака, я-то… И вот, потому что я в него верю, а они — нет, советую тебе: не дергайся! Ты уже у нас кое-чего добился. Как тебе, рапорт такой: «Проявил умственные способности, достойные гораздо более высокого звания…»?
Молодой солдат. Но ведь, если наш царь.
Солдат. Наш царь!.. Наш царь!.. Минуточку!.. Мертвый царь — это не то, что царь живой. И вот почему: если бы царь наш, Лай, был живой, слышишь, между нами только, он бы сам разобрался и тебя бы не посылал в город по своим делам.
Уходят влево, продолжая обход.
Голос Иокасты (от подножия лестницы, ведущей на стену. Говорит с сильным акцентом. Это международный акцент всех королевских семейств). Опять лестница! Ненавижу лестницы! Зачем все эти лестницы? Ничего не видно. Где мы?
Голос Тиресия. Но, сударыня, вы знаете, как я отношусь к этой затее, и вообще, это не я придумал…
Голос Иокасты. Помолчите, Ресси. Как только вы открываете рот, получается глупость. Нашли время, чтобы читать мораль.
Голос Тиресия. Вам нужен другой провожатый. Я почти совсем слепой.
