Выйдя из дома, Саша сразу свернул налево, к Школьной улице.
– Разве тебе не на остановку? – удивилась я. – Метро же в другой стороне.
– Да я хожу пешком, напрямик, через промзону, по «пьяной дороге». Сначала вдоль кладбища, потом мимо Северного завода, потом через дворы. Полчаса – и уже на месте…
Я посмотрела вперед – туда, где за гаражами тускло-зеленой стеной поднимались в пасмурное небо старые тополя. За ними проходила железная дорога, а дальше – Серафимовское кладбище. В детстве мне там нравилось, но теперь это было не то место, которое я предпочла бы для прогулок.
Мы перешли улицу и направились по петляющей «пьяной дороге» мимо кладбищенских ворот, оптимистично украшенных декоративными урнами с прахом, вдоль стандартного бетонного забора. Вскоре справа потянулась другая ограда – тоже бетонная, высотой метра четыре, с ржавой колючей проволокой поверху. Саша сказал, что за ней – Северный завод. Эти две ограды, вместе с потрескавшимся асфальтом и низкими дождевыми облаками образовали удручающе заунывный коридор. Даже тополя остались позади. Больше ничто не нарушало однообразия пути.
– Какая противная дорога! – сказала я метров через пятьсот, за которые улица успела повернуть трижды, и каждый раз под прямым углом. – Как тебя не достает ходить тут каждый день!
– Подумаешь, ходить, – отозвался он. – А ты представь себе людей, который годами тут работают. С утра до вечера сидишь и пялишься в эту стену. А ночью еще хуже…
– Ты-то откуда знаешь?
– А я тут работал в прошлом году, вахтером на проходной, сутки через трое. Потом уволился, не выдержал – тоска заела. Да и страшно, честно говоря, – усмехнувшись, добавил он. – Сидишь, бывало, ноябрьской ночью на посту. Вокруг ни души – темнота, пустота, только шорох, все ближе, ближе, как будто что-то к тебе подползает… и не видно никого. Весь перенервничаешь, а это ветер гонит по асфальту сухие листья…
Саша поднял голову, посмотрел на высотки Комендантского, которые поднимались над заборами и заводскими корпусами далеко впереди, и вдруг заявил:
– Вот узнать бы, какая сволочь проектировала эти районы с блочными домами-муравейниками, да и поселить его сюда навечно! Уж наверняка сам он в этих домах не жил и жить не собирался. Запихать бы его, гада, в шкуру человека, которому приходится каждый день смотреть на эти облезлые бетонные стены и заплеванный асфальт!
– По-моему, асфальт как асфальт, – нерешительно заметила я. – Лучше глянь, какие тучи!
Тучи действительно были роскошные. Дождевые облака сконденсировались до такой степени плотности и влажности, что казалось, вот-вот обрушатся на землю под собственной тяжестью.
«Не попасть бы под ливень», – промелькнула тревожная мысль.
– Тучи как тучи, – буркнул Саша, даже не подняв взгляда вверх.
– В древней Мексике считали, что в самой большой туче живет бог дождя, – проявила я эрудицию. – Знаешь, как его звали?
– Не знаю. Плевать. Понимаешь, эти новостройки меня просто душат, – продолжал Саша, остывая. – Сама подумай, что может родиться в голове человека, который не знает в своей жизни ничего, кроме этих бетонных шлакоблоков? Да ничего. И мысли у него будут такие же прямоугольные, серые и заплесневелые…
– Саш…
– Извини, ты сама спросила про дорогу. Просто достало все.
Саша насупился и зашагал быстрее. Над кладбищем глухо пророкотал гром.
– Блин, под дождь бы не попасть…
– Далеко еще?
– Изрядно…
Дальше мы пошли молча, каждый думал о своем. Мне в принципе было понятно, откуда у Саши подобные мысли. Он же учился в художественном училище, а народ оттуда остро реагирует на красоту, и еще острее – на ее отсутствие. Где простой парень пройдет, плюнет под ноги и даже по сторонам не оглянется, там нашему брату надолго станет тошно от окружающего уродства. И тогда – вот эта самая подспудная ненависть, которая так и сочится из Саши. Мне это чувство тоже бывает знакомо. Правда, редко, но накатывает. Иной раз стоишь на лестничной площадке, вся в депрессии, и аж руки чешутся, как хочется подобрать какой-нибудь камень и зафигачить его в слепое от многолетней пыли стекло, чтобы извне повеяло выхлопными газами и тоской дурной бесконечности… Как там писала Погодина? И тогда два выхода: сбежать… или уничтожить.
«Не от нее ли Саша всего этого понабрался, кстати? – явилась вдруг ревнивая мысль. – Что если они переписываются?»
– Саш, ты никогда не думал о том, что тебе надо что-то в жизни поменять? – спросила я вслух. – Стройка, проходная – это же тупик. Если только рассуждать и ничего не предпринимать, то так и просидишь всю жизнь на вахте…
– Что, карьеру делать? Не хочу. Мне вся эта гонка за баблом по барабану.
– Ну, почему обязательно за баблом? Можно в институт поступить…
– Геля, – сухо сказал Саша, – нет ни одной области, которая имела бы для меня значение. Если бы такая нашлась, меня бы здесь уже не было.
Я задумалась и ответила с уверенностью:
– Это все потому, что ты оставил Чистое Творчество.
– Может быть, – равнодушно ответил он и отвернулся.
В почти осязаемо тяжелых дождевых облаках вдруг образовался разрыв, и в него хлынула синева. Солнечный луч на мгновение преобразил местность: ярко-зеленые деревья за кладбищенским забором, песочно-розовые корпуса Северного завода. Грязные лужи на асфальте вспыхнули радугой, как осколки разбитого зеркала. Тучи приобрели такой угрожающий черно-сизый оттенок, что сразу стало ясно – дождя не миновать… В следующее мгновение разрыв в облаках затянулся, и дорога погрузилась в сумрачную холодную тень. Сразу стало очень темно.
– Черт его знает, когда все началось, – раздался рядом Сашин голос. – С какого-то момента все пошло наперекосяк. Может, действительно, когда я бросил художку. А может, раньше. Или позже. Я ведь действительно ее сам бросил, – надменно добавил он, покосившись на меня. – Чтобы потом не говорили, будто меня выперли. Был еще один момент… в самом начале позапрошлого года. Мне вдруг стало казаться, что кто-то от меня ушел. Я все не мог понять, в чем дело. Только что был рядом, а потом прошел мимо – может быть, даже за моей спиной, – и нету. Осталось лишь ощущение покинутости. Я понимаю, что это бред. Я ведь не могу сказать, кто это мог быть – даже приблизительно. Но после его ухода осталось пустое место, которое так ничем и не заполнилось.
Саша тяжело вздохнул.
– Я тогда еще с Катькой встречался, и несколько раз говорил с ней на эту тему. Она сказала, что это просто такие психологические глюки – когда уходит Дар. Организм перестраивается, чтобы жить в новом упрощенном режиме. Наверно, поэтому мне и кажется, что до его ухода все было гораздо лучше. Осмысленнее, ярче. А теперь – как черно-белая картинка вместо стереокино. И я в этом не участвую. Не хочу. Да и не могу уже, честно говоря. Даже если бы захотел – не получится. Короче, вот так люди и теряют смысл жизни, – закончил Саша с кривой улыбкой.
