Он уже собирался нажать на кнопку звонка, держа в руке пакет с луком-пореем, цикорием и горстью орехов, когда ему захотелось повернуть назад. Крики Гильермо, крики Аранчи, плач маленькой Айноа – одним словом, сумасшедший дом. Он позвонил. Услышал свой звонок, и те, внутри, сразу примолкли – кроме девочки, которая продолжала плакать. Прошло еще секунд десять-двенадцать, прежде чем ему открыли дверь. В нос ударил резкий запах – запах еды, человеческих тел, затхлости. Гильермо сухо и коротко поздоровался с ним и вышел из квартиры.
Такая вот картинка. Повсюду беспорядок и грязь. Злые/заплаканные глаза Аранчи, обведенные черными кругами, ранили Хошиана в самое сердце. Пятилетняя Айноа, увидев деда, прекратила реветь и подбежала посмотреть, какие подарки таятся в его сумке. Семилетний Эндика тоже подбежал к нему, и с той же целью. Он оттолкнул сестру, которая, защищаясь, в свою очередь толкнула брата. Потом дети дружно выразили свое разочарование, увидев только зелень и орехи.
Аранча:
– А вы не хотите пойти погулять с дедушкой?
Оба в один голос:
– Нет, не хотим.
– А почему? Он ведь всегда покупает вам какие-нибудь штучки.
Мальчик решительно замотал головой, объясняя свой отказ:
– Мне, мама, с ним скучно.
И Хошиан не знал, что на это ответить. Он не умел увлечь детей, пообещать им что-нибудь особенное. К тому же выглядел усталым, безразличным и в конце концов, переведя взгляд на Аранчу, вяло спросил, как у нее дела.
– Сам видишь. Кошмар. Полно работы, дом, дети и муж, который обращается со мной хуже, чем с какой-нибудь ненужной тряпкой. У меня нет времени даже на то, чтобы почувствовать себя несчастной.
– Помнишь Каталину?
– Какую еще Каталину?
– Ну, ту, жену Альфонсо.
– А, ту, что осталась хромой после аварии, когда вы ехали вместе с ними? Да, я уже читала в газете сообщение о ее смерти.
– Она долго хворала. Завтра отпевание.
– А что с их сыном?
– Сидит, как и прежде. Теперь, кажется, в Бадахосе. На нем крови-то много.
– Больше, чем на моем брате?
– Куда как больше.
Эндика вмешивается в их разговор:
– Ama, я есть хочу.
– Возьми в холодильнике йогурт.
– А там йогурта больше не осталось.
Аранча стала уговаривать сына – как это умеют только матери – пойти пополдничать куда-нибудь с дедом. И попросила отца: ради бога, уведи его из дому. А как же Айноа? Та наотрез отказалась идти с ними, как ни старались ее чем-нибудь соблазнить: пончиком, пирожным, кремом. Девочка только сердито надувала губы. Она так и не сказала, почему не хочет. Не сказала и не пошла.
– Ладно, aita, иди с мальчиком.
– А хочешь, я и тебе тоже что-нибудь принесу, maitia?
Но девочка опять отказалась, дважды сердито тряхнув маленькой головкой.
Дед с внуком вышли на улицу. Эндика не позволил взять себя за руку. Он считал себя уже достаточно взрослым, чтобы его вели как маленького. Они зашли в ближайшую булочную, и Эндика попросил два пончика, один в сахаре, другой в шоколаде. Пока Хошиан пересчитывал монетки, голодный мальчишка с ненасытной утробой уже принялся за еду. Когда они снова вышли, от пончиков не осталось и следа.
У Эндики губы были вымазаны шоколадом. Вдруг он остановился и сказал:
– Вот здесь была бомба. А мы с папой были в булочной.
– Какая еще бомба?
– Ну, бомба, от какой тогда разбилось окно у меня в комнате. Умер один дядя, он был другом папы, и звали его Маноло. Он вон там лежал, aitona, где сейчас черная машина стоит. Я сам видел.
– А зачем ты смотрел?
– Я не смотрел.
– Тогда как же ты мог его видеть?
– Ну ладно, я и вправду чуть-чуть посмотрел вот этим глазом.
– Хочешь, пойдем на качели?
– Пошли.
Мальчик уже не в первый раз вспоминал про бомбу. Страшный взрыв не стирался у него из памяти. Кроме того, он взрослел и начинал интересоваться взрослыми делами, задавать вопросы.
В детском парке дед и внук сели на скамейку. Вокруг с громкими криками бегала детвора, взрослые катали в колясках младенцев. Вроде бы ни с того ни с сего Эндика заявил:
– Папа говорит, что бомбу подложили плохие люди.
– Надо полагать, что так оно и было. Хочешь, куплю тебе чего-нибудь попить?
– Когда гвардейцы их схватят, они их отправит в тюрьму, как osaba Хосе Мари.
– Это тебе тоже твой папа сказал?
– Нет, это мне сказала бабушка Анхелита.
Хошиану очень хотелось выразить свое согласие. Чтобы потом не рассказывал всем, что… А также чтобы поскорее покончить с этой темой. Кроме того, любое упоминание о сыне он воспринимал как удар дубинкой.
– А ты покажешь мне фотографию дяди?
Мальчик уже очень давно не просил об этом деда.
– А зачем тебе?
– Ну, дедушка, покажи.
Хошиан достал из кошелька затертую, помятую фотографию. На ней сыну было восемнадцать лет – улыбающийся, с бородой и длинной шевелюрой. Еще немного – и стал бы профессиональным гандболистом.
– У него серьга.
– А ты тоже будешь носить такую, когда вырастешь?
– Нет, потому что, чтобы надеть серьгу, тебе вкалывают иглу в ухо, и это ужас как больно. А правда, что osaba Хосе Мари сидит в тюрьме, потому что он очень-очень плохой?
– Так говорит твоя бабушка Анхелита?
– Нет, так говорит папа.
– Ну, что-то нехорошее он, наверное, сделал. Вряд ли его посадили в тюрьму за то, что он носил серьгу.
Вскоре Хошиан вернулся вместе с мальчиком домой. Вручил каждому внуку по монете в сто песет, дочери – купюру в пять тысяч, чтобы хоть немного, по его словам, помочь ей с домашними расходами, и уехал. В автобусе по пути в Сан-Себастьян с ним произошло точно то же, что и по дороге оттуда. Что именно? А то, что он вдруг заметил, с каким удивлением поглядывают на него другие пассажиры. Видно, опять разговаривал вслух сам с собой.
113. Под горку
Он сказал себе: если идет дождь, никуда не поеду. Было восемь часов утра. Хошиан посмотрел в окно. Шел дождь, но он поехал. Надену ветровку, непромокаемые брюки – и ничего, как-нибудь переживу.
Мирен, видя, что он собирается уходить:
– Ну кому еще, кроме тебя, пришло бы в голову садиться на велосипед в такую погоду? Ты что, думаешь, тебе все еще двадцать лет?
Аранча, сидя в своей коляске, показала отцу поднятый вверх большой палец, хотя он не совсем понял, в знак одобрения или с подначкой.
