– Послушай, детка, прости меня, я совсем не хотела ничего такого говорить. А вообще, вы меня сообща скоро доконаете.
И тогда вновь принятая на службу Селесте нагнулась, чтобы собрать фрукты и вытереть с пола яичную жижу. Но Мирен остановила ее:
– Ладно тебе, ладно, лучше вези эту на улицу, а остальным я сама займусь.
И Селесте повезла Аранчу на прогулку? Не теряя ни секунды. На площадь? Самой короткой дорогой, но под конец все-таки свернула. Почему? Там нет пандуса, поэтому надо сделать небольшой круг, чтобы подняться в горку по тротуару, вдоль домов. Как только они одолели подъем, по асфальту толкать коляску стало заметно легче.
Биттори ждала на обычном месте. И, едва завидев их, вместо приветствия чем-то замахала – листком бумаги? обрывком листа? Издалека это могло показаться носовым платком. Но нет. К тому же по выражению ее лица было понятно, что в руке она держит что-то хорошее. Они подъехали. Аранча подставила щеку, и Биттори чмокнула ее, не забыв при этом отметить, как та хорошо выглядит – и цвет лица просто замечательный. Биттори очень ласково провела рукой по коротким волосам Аранчи:
– Я думала, вы уж не появитесь.
– Дома вышла неожиданная задержка, – поспешила объяснить Селесте.
Аранча, нахмурившись, написала на айпэде: “Скажи ей правду”. И тогда Селесте позволила себе забыть о привычной для нее вежливости и сдержанности:
– Мирен отругала меня и уволила, но потом опять приняла. И очень мне было неприятно все это. Ей не нравится, что вы с Аранчей встречаетесь.
Аранча кивком головы подтверждала каждое слово сиделки, как будто говорила: да, точно, именно так оно и было. А бумага в руках Биттори, когда та ее развернула, оказалась тетрадным листом в клеточку – вторым письмом Хосе Мари. И это письмо оказалось совсем не таким, как первое – мрачное, написанное несгибаемым борцом, обиженным, злым, упрямым и…
Аранча с заметным нетерпением протянула руку – ту, которую только и могла протянуть, – ей хотелось поскорее прочитать письмо брата. И она прочитала его, покачивая головой. С огорчением? Скорее с ласковым одобрением и по-родственному мягким упреком: этот дурачок выбрал правильный путь, но до цели ему осталось пройти еще порядочное расстояние. Она вернула листок Биттори. Потом отстукала твердым пальцем на айпэде: “Он чертовски растерялся и совсем пал духом, но ты не беспокойся. Я заставлю его попросить прощения”.
– Он тут говорит, чтобы я больше ему не писала. А ты как думаешь?
Аранча с улыбкой ответила: “Рыбка заглотнула крючок. Теперь осталось вытащить ее на берег”.
Биттори была не сильна по части толкования метафор, поэтому попросила пояснений. “Ты должна опять ему написать. И я тоже напишу”. После этого Аранча сразу же попросила, чтобы Биттори обвезла ее на коляске вокруг церкви, и напечатала приказание Селесте: “А ты подожди здесь”. Биттори просьба удивила и даже немного испугала. Она догадывалась, что задумала Аранча. Это была провокация. Более того – вызов. Когда об их прогулке узнает Мирен – а она узнает, потому что в их поселке ничего нельзя утаить, – скандал разгорится нешуточный!
Биттори стала толкать коляску вперед под густыми ветвями росших на площади лип и направилась прямиком к стене для игры в пелоту, которую еще несколько лет назад покрывали лозунги в поддержку ЭТА, а также левацкая символика. Теперь стена была выкрашена в ровный зеленый цвет. После того как прекратились теракты, мэрия велела покрасить стены, потому что пришла пора перевернуть эту страницу и подумать о будущем, показав, что нет больше ни победителей, ни побежденных. Биттори с коляской шла вокруг церкви очень медленно, и не столько потому, что хотела быть замеченной – в любом случае народу в такой ранний час было мало, – а главным образом потому, что к Биттори возвращалась боль. Боль с каждой минутой усиливалась, терпеть ее не было мочи, и Биттори уже теряла контроль над собой, когда наконец смогла передать коляску Селесте.
Потом она простилась с ними, подождала, пока они скроются из виду, и стала спускаться по лестнице, ухватившись за перила, но, спустившись, прошла не больше тридцати – сорока метров. Ей пришлось сесть прямо на пыльные плиты, потом лечь, и, пока кто-то, какие-то прохожие, суетились вокруг нее, она услышала/узнала сердитый голос Мирен в нескольких шагах от себя:
– Оставь мою дочь в покое.
Второй раз Мирен этого не повторила. И вообще ничего больше не добавила. А Биттори, когда через несколько минут стала приходить в себя, уже не была уверена, на самом ли деле слышала эти слова или они ей только пригрезились.
108. Медицинское заключение
Нерея позвонила брату, чтобы сообщить, что его имя появилось в газете.
– В какой именно?
– В “Эгине”. Они пишут, что ты был тем врачом, который осматривал боевика ЭТА, арестованного накануне. Пишут, что, согласно твоему заключению, к нему, скорее всего, применялись пытки.
– Я никому не давал интервью – и уж тем более этой газетенке.
Мое заключение? Скорее всего, применялись пытки? В голове у него все это никак не укладывалось. Было девять часов утра. Он поздно лег спать. Насколько поздно? Ну, он уже не помнит. Между тремя и четырьмя ночи. И то только потому, что выпил весь коньяк, иначе просидел бы перед компьютером до рассвета. Сухость во рту, и немного болит голова. А спать хочется? Наверняка захочется днем в больнице.
Он вышел, чтобы купить газету. Даже не позавтракал. По правде говоря, звонок Нереи вытащил его из постели. Обычно он покупал газеты и журналы в ближайшей от дома книжной лавке. Не каждый день, но часто. “Диарио баско”, иногда “Паис”. А когда случается что-то особенно важное, и ту и другую.
Он уже несколько лет был знаком с продавцом. И теперь ему было неудобно просить у него “Эгин”. Продавец, всю свою жизнь бывший социалистом, обычно называл “Эгин” крикливым листком. И Шавьер перенял у него это определение.
В нескольких метрах от книжной лавки он остановился. Нет, туда я не пойду. А так как утро было жарким, дул южный ветер и небо сияло, Шавьер прогулочным шагом дошел до киоска на проспекте. Прочитав нужную заметку, швырнул газету в урну и заглянул в ближайший кафетерий, чтобы позавтракать.
Ложь, что он сделал какое-то заявление.
Террорист, двадцать три года, в прошлый понедельник явился в больницу на собственных ногах под охраной нескольких гвардейцев. Жаловался на сильные боли в боку. Шел согнувшись с гримасой боли на лице, а также испытывал боль в груди при вдохе. Капитан знаком дал понять Шавьеру, что хочет переговорить с ним наедине.
– Послушайте, доктор, не обращайте внимания на то, что вам скажет этот тип. Он убийца. Он оказал сопротивление при задержании, и пришлось применить к нему силу. С такими по-хорошему не получается. Сами знаете, насколько они опасны.
Он сослался еще и на то, что террорист в момент задержания был вооружен, а кроме того, все боевики получили инструкции от своих главарей: непременно заявлять, будто их пытали. А что Шавьер? Он молчал. Знал бы этот гвардеец, чей я сын. Врач смотрел ему в глаза, пока тот не сказал все, что хотел. И тогда – спокойно? нет, скорее невозмутимо – развернулся и вошел в кабинет, где его ждал пациент.
