– Aita говорит, что это потому, что osaba Хосе Мари сидит в тюрьме.
– Может, оно и так.
В тот четверг после теракта в Рентерии, когда Аранча приехала с детьми к своим родителям, Хошиан еще не вернулся из “Пагоэты”, и уже одного этого было достаточно, чтобы Мирен ходила злая как черт.
Она открыла им дверь. Радость? Ничего подобного. Скорее наоборот – нахмуренные брови, сердитый блеск в глазах.
– А я понадеялась, что это твой отец. Он ведь все еще не вернулся из бара. Ну, я ему покажу.
Потом она как-то слишком резко приласкала детей. Стоптанные тапки, забрызганный чем-то мокрым фартук. Неужели ей не пришло в голову приодеться к их приезду, вести себя помягче, сказать внукам что-нибудь, что рассмешит их и расположит к ней, подарить что-то заранее приготовленное, чем-то неожиданно порадовать?
Она не сочла нужным даже наклониться пониже, чтобы они могли без труда ее поцеловать. Внуку Мирен сразу выговорила за то, что он вошел в квартиру, не поздоровавшись.
– Ты что, язык проглотил?
Внучку спросила, кто ей заплел такую кривую косичку. Потом повернулась к Аранче:
– А твой муж что, не явился?
– Он себя неважно чувствует.
И мать даже не поинтересовалась, не заболел ли тот, не поранился ли – ничего не спросила. Почему? Потому что она просто не может выдавить из себя подобных вопросов. Если вызвать ее на откровенность, она скажет в свою защиту, что всю свою жизнь только работала. А вот и доказательство: накрытый стол, квартира, пропитанная дивными запахами с кухни, тепло от плиты. Она опять трудилась не покладая рук. Все утро. Вернее, еще со вчерашнего вечера, когда приготовила соус бешамель для крокетов. Разумеется, она устала, а кроме того, уверена, что никто не скажет ей спасибо, как бы она ни старалась.
А еще эта ее одержимость баскским языком. Эта ее суровая требовательность, придирчивость, с какой она устраивала детям проверки всякий раз, когда они сюда приезжали. Мирен задавала хитрые вопросы, чтобы вынудить их отвечать по-баскски. Они бегло и без малейших затруднений на нем разговаривали, хотя и в естественных для их возраста рамках. Но нередко случалось, что в присутствии Гильермо дети ненароком переходили на испанский.
Мирен тут же сурово их перебивала:
– Здесь говорят только на эускера.
И Гильермо начинал чувствовать себя чужим. Нередко он участвовал в общем разговоре через Аранчу.
– Спроси своего мужа, не хочет ли он еще гороха.
Тогда Аранча – а что ей еще оставалось делать? – поворачивалась к нему и переводила вопрос. Гильмермо не терял при этом чувства юмора:
– Скажи ей, чтобы добавила мне восемнадцать штук.
Хошиан заявился домой, почесывая бок, – верный признак того, что он позволил себе лишнего. Для Мирен не имело значения, много он выпил или мало. Ей достаточно было хотя бы краем глаза заметить это его почти механическое движение, чтобы взбелениться. Но при дочери и внуках она все-таки сдерживалась. Правда, Аранча успела услышать из столовой, как, пока отец разувался в прихожей, Мирен тихим голосом его отчитывала. Почему пришел так поздно? Уже два часа двадцать пять минут, а ведь договаривались сесть за стол в половине третьего. А если она ждала, чтобы он пришел пораньше и хоть чем-то ей помог? Хотя разве этот тип хоть раз помог ей в домашних делах?
В столовой над столом, уставленным закусками – боже, сколько труда на это положено! – сгустилось напряжение. Будто в воздухе сильно натянули кусок полотна и он мог в любой миг с треском лопнуть. Даже дети не могли не почувствовать что-то необычное вокруг и реагировали по-своему: вежливо молчали, выжидая, когда же мать позволит им наконец взять такие аппетитные крокеты, в идеальном порядке разложенные на керамическом блюде.
В домашних тапках в столовую вошел дед, не очень ловко делая вид, будто никакого нагоняя не получил. Еще раньше, едва переступив порог, он коротко с ними поздоровался и каждого вяло поцеловал. Но только он собрался сесть на свое привычное место, спиной к балконной двери, как Мирен спросила, вымыл ли он руки. При дочери и внуках спорить с женой Хошиан не стал и покорно поспешил в ванную, чтобы не дать разгореться скандалу.
Наконец все пятеро сидели за столом и жевали. Хошиан, как и все остальные, пил воду: вина с тебя на сегодня хватит. А в комнате над склоненными над тарелками головами по-прежнему висело все то же напряжение – его породили как поведение людей, так и какие-то непонятные воздушные потоки. Напряжение чувствовали даже дети, которые обычно вели себя непоседливо, а сегодня были до странности тихими. Взрослые, чтобы скрыть свое настроение, говорили о всякой ерунде. Но главная сегодняшняя тема висела в воздухе, и все это знали, хотя никто ни о чем таком не упоминал. Чтобы не портить семейный обед? К тому же они видятся не так уж и часто. А через час-полтора мы сможем отсюда уехать.
Понятно, что у Хошиана на душе было неспокойно из-за новости, услышанной в “Пагоэте”. Он улучил момент, когда Мирен понесла грязные тарелки на кухню и собиралась достать из шкафа чистые, для десерта, чтобы шепотом спросить Аранчу, кого именно там у них убили. Она ответила так же шепотом:
– Друга Гилье.
– Мать честная!
– Того, который помог ему найти работу.
– Мать честная!
Мирен вернулась в столовую с тарелками:
– Вы тут о чем?
– Ни о чем.
Ни о чем? Напряжение сгустилось. Еще немного, и воздух треснет. Но тут на столе появился заварной крем, чему шумно обрадовались дети, и Хошиан очень кстати дал каждому из внуков по двадцать дуро. Мир, спокойствие и десерт. Потом дед едва не совершил страшную оплошность. Какую? Машинально схватил дистанционное управление. И уже направил его в сторону телевизора, так что на экране немедленно появились бы и Рентерия, и бомба, и погибший в районе Капучинос мужчина. Аранча вовремя успела толкнуть отца под столом ногой. Но кажется, Мирен это заметила. Или еще раньше заподозрила тайный сговор между Хошианом и дочерью?
Короче, изведя себя подозрениями, она отправилась на кухню мыть посуду и, пока была там одна, вдруг под каким-то надуманным предлогом позвала Эндику, шестилетнего малыша. Тут-то воздух и взорвался. Мирен вознамерилась выпытать у ребенка, почему отец не явился вместе с ними на обед. И мальчик, не получивший нужных наставлений, которые помогли бы ему перехитрить бабку, рассказал ей правду. Со своей детской точки зрения, но правду. И кроме всего прочего, он еще сказал:
– Злые люди убили друга моего папы.
– И поэтому он с вами не приехал?
– Он все утро сидел и плакал.
– Да разве мужчине положено так сильно плакать?
Эта реплика не понравилась Эндике, и он, вернувшись в столовую, передал весь разговор Аранче. Хошиана словно что-то кольнуло. Он попытался удержать дочку, схватив ее за руку, но старческой, артрозной руке не хватило ловкости. Аранча резко/гневно вскочила из-за стола, решительно прошествовала на кухню, и там произошло то, что в общем-то не могло не произойти.
