Ариша с тюльпаном наперевес проследовала за открывшей дверь соседкой по длинному темному коридору, постучалась в комнату ветерана, шагнула через порог и вытаращила глаза – где я?! Ариша удивилась, и кто бы не удивился!.. Комната была будто из другого времени. Большая, заставленная мебелью, как мебельный склад, – мебельный склад из другого времени. Кресла красного дерева в стиле «жакоб» вокруг украшенного бронзовыми вставками круглого столика, на столике миниатюра XVIII века, детский портрет под треснувшим стеклом в бронзовой рамке. Под ножку столика для устойчивости подложен картонный пакетик из-под молока за 7 копеек. Огромный шкаф посреди комнаты, у окна еще один шкаф поменьше, буфет, в буфете фарфор с кобальтовым с золочеными арабесками бордюром, еще один столик с витой ножкой, на нем пасхальные яйца… Картины, книги, а в комнате – никого.
«Как в кино… Сейчас этот ветеран ка-ак выпрыгнет…» – подумала Ариша и тоненько начала в пространство:
– Поздравляю вас с Днем Победы… Спасибо вам за ваше… за наше…
– Оставьте формальности, деточка, – сказал голос. – На кухню идти не нужно, у меня тут есть все для чаепития… Вы меня не заметили? Загляните за шкаф.
Ветеран оказался старушкой – Нина не дописала последнюю букву в фамилии, и фамилия стала мужской.
Ольге Алексеевне Ариша сказала скороговоркой:
– У нас на первом этаже живет ветеран войны, одна очень одинокая блокадная старушка, она уже десять лет не выходит из дома, она по нашему двору в блокаду саночки возила, можно я буду ее иногда навещать?..
Ольга Алексеевна кивнула:
– Отнеси ей к празднику продуктовый набор… Положи в пакет коробку конфет, индийский чай, банку растворимого кофе… еще сыр можешь взять. И на этом все. Навещать – однозначно нет. Нельзя. – Ольга Алексеевна посмотрела в чистейшие Аришины глаза и, устыдившись, добавила: – Ладно, можешь навещать ее иногда. Но только после того, как я сама с ней познакомлюсь.
Ольга Алексеевна нанесла Аришиной подшефной старушке визит. То есть Ольга Алексеевна не думала наносить визит. Возвращаясь вечером с лекции в Университете марксизма-ленинизма, она вошла в подъезд и уже нажала кнопку лифта и вдруг подумала – «зайду проверю, что там, в этой коммуналке», но вышло, как будто она нанесла визит.
Блокадная старушка оказалась не просто старушкой.
Знакомство Ольги Алексеевны с блокадной старушкой в точности походило на сцену из романа Диккенса «Большие надежды» – Ольга Алексеевна увидела человека, диковиннее которого никогда еще не видела. Дама преклонных лет с мужским крупным носом и белыми буклями была одета во все белое, но все это белое, включая букли, было белым когда-то давно, а теперь местами пожелтело, местами посинело. На шее и на пальцах дамы сверкали драгоценные камни – Ольга Алексеевна видела такие украшения только на картинах старых мастеров в Эрмитаже.
– Не удивляйтесь, милая… От папеньки уже, можно сказать, ничего не осталось… сейчас проедаю кузнецовский фарфор, – сказала «старушка-блокадница», поймав изумленный взгляд Ольги Алексеевны. Так и сказала – «от папеньки», как в кино про дворянскую или помещичью жизнь.
– Вы очень красивы, дорогая… И главное, порода, породу не скроешь… В вашем роду не было… – она наклонилась к Ольге Алексеевне, интимно понизив голос, – дворян?..
– В каком роду?.. Бабушка и дедушка со стороны отца умерли, когда я была маленькой, а со стороны матери… Я о них ничего не знаю. Мой муж – партийный работник. Мой отец был партийным работником, – сказала Ольга Алексеевна, как будто это многое объясняло, во всяком случае объясняло ее незнание своих корней.
– Как это печально. Многие советские люди ничего не знают о своих предках дальше дедов и бабок, словно они не люди, а из рода обезьян… Мой папенька проследил историю нашего рода до начала восемнадцатого века. Но не расстраивайтесь, вы хотя бы знаете, что в вашем роду одни партийные работники.
Ольга Алексеевна уловила иронию, но не рассердилась, улыбнулась – какие наивные глупости болтает это чучело. Неужели она должна рассказать девочкам о том, что их дед, ее отец, при Сталине сидел, должна показать справку о посмертной реабилитации матери? Кто же рассказывает детям такие вещи? Ольга Алексеевна была достаточно умна, чтобы почувствовать себя плебейкой и не обидеться.
Конечно же, Ольга Алексеевна, в отличие от дочери, поняла, что у белой дамы все антикварное, дорогое: и мебель, и фарфор, и драгоценности, и безделушки. Стиль «жакоб», императорский фарфор и миниатюры XVIII века Ольге Алексеевне были, как выражался Смирнов о том, что было ему неведомо и безынтересно, «глубоко до жопы». Она ничего о стиле «жакоб», императорском фарфоре и миниатюрах XVIII века не знала. Правда, про гамсуновские кресла знала из «Двенадцати стульев» и мысленно улыбнулась – не спрятаны ли бриллианты в затейливом кресле, на котором сидела подшефная старушка? Весь этот хромой, треснутый, дореволюционный антураж так сильно ее озадачил, что она не удивилась бы, если бы «старушка-блокадница» действительно достала из-под обивки бриллианты. Но окончательно смутить Ольгу Алексеевну не удавалось еще никому, и она тут же собралась и строгим голосом кадровика поинтересовалась – а кто же, собственно говоря, старушкин папенька. Папенька блокадницы оказался ничего особенного – не революционер, не знаменитый писатель, а всего лишь потомок дворянского рода… прежде ему принадлежало целое крыло Толстовского дома и половина магазинов на Троицкой улице, ныне улице Рубинштейна…
– Не стоит рассказывать Арише про дворянскую жизнь и вообще настраивать ее на сказки, – решительно сказала Ольга Алексеевна, кивнув на стоящий у кресла столик.
– Но чем именно может повредить Арише этот стол?.. Я, конечно, немного его испортила, ставлю на него горячий чай, но все же это ампир, XIX век. – Дама озадаченно осматривала свой колченогий столик через очки в детской пластмассовой оправе.
Ольга Алексеевна поморщилась, еще раз взглянув на раскрытую Библию на столике. Да она издевается над ней, что ли?! Паясничает, как клоунесса, студенты в таких случаях, кажется, говорят «стебется», ужасно гадкое слово. Кстати, о словах – что за речь у нее? Она что, забыла, что сейчас восемьдесят второй год? Одна тысяча девятьсот восемьдесят второй, а не одна тысяча восемьсот восемьдесят второй. Сколько, кстати, этой мумии лет – сто, двести?..
Дама обезоруживающе улыбнулась:
– Не так много, как вы подумали, всего семьдесят восемь. …Но я не выжила из ума, конечно, я понимаю – Библия… Вам не стоит опасаться, я не причиню вреда вашей прелестной дочери. Ариша редкая девушка, настоящая русская девушка, от природы склонная к самопожертвованию. Прежде такие девушки становились сестрами милосердия… Я вам покажу альбом с фотографиями моих родных на войне, я имею в виду Первую мировую войну, взгляните, какие лица… И вот еще взгляните на портрет моего деда, тут у меня альбом Русского музея… А вот папенька сразу после блокады…
…Кстати, о блокаде – Ольга Алексеевна недоумевала, как же сохранилось все это богатство, почему не было сожжено, продано, проедено во время блокады? В общем, все это – блокадница в антикварном интерьере в коммуналке на первом этаже – выглядело сомнительным. Аришина сердобольность не доведет ее до добра.
