– Токарь? – эхом повторила Фира. – Слесарь?..
Ольга Алексеевна презрительно скривилась. Фира Зельмановна, классный руководитель девочек, – она была знакома с ней по родительским собраниям. Эта необычно яркая, красивая, с белозубой улыбкой женщина всегда производила на нее сложное впечатление – одновременно восхищала и раздражала. На первом же родительском собрании, после того как Нина пришла к ней в класс, она подозвала к себе Ольгу Алексеевну и сказала: «Девочка неразвитая, физически и умственно. С учебой проблемы. Если она не освоится, придется ставить вопрос на педсовете о переводе ее в другую школу. … И, знаете, я не до конца понимаю… Вы удочерили девочку, это очень благородно, но зачем же скрывать? Она не маленький ребенок, который не помнит своих родителей, это как-то неестественно…» Ольга Алексеевна тогда холодно промолчала. Как она смеет указывать, как ей поступать, – нахалка!
Ольга Алексеевна смотрела на Фиру с некоторой брезгливостью. Казалось бы, сильная, уверенная в себе женщина, даже слишком уверенная в себе, – и так потерять человеческий облик! Она ни за что не позволила бы себе так распуститься на людях! Пришла по вызову в школу, сидит здесь, принимает участие, а ведь Аленушка лежит дома обожженная…
Ольга Алексеевна неотступно думала об одном и том же… Оказалось, что ожоги до сих пор лечат как в прошлом веке: обрабатывают антисептиком, затем мазью и накладывают марлевую повязку. Каждые два дня перевязка. Страшно представить, как будут сдирать с Алениного лица присохшую к ране повязку!.. Боже мой, я умоляю тебя, Господи, если ты есть, помоги Аленушке, умоляю, накажи лучше меня, я все отдам… Ольга Алексеевна опять принялась водить ручкой в блокноте, – она снова и снова писала «самолет из Лондона прилетает в 14:20… самолет из Лондона… 14:20…»
… – Ну, кто там еще?! – нервно вскричала директриса. – Что опять случилось?
В кабинет проскользнула Алена. На ней был цветастый платок, повязанный так, что большая часть лица была закрыта, но обгоревшая кожа на носу и щеке была видна.
– Смирнова, как же так… – прошептала ошеломленная директриса и уже без неприязни взглянула на Ольгу Алексеевну, – бедная мать, как она только держится!
Ольга Алексеевна поймала жалеющий взгляд и напряглась – она никому не позволит себя жалеть, не расползется на части, как эта еврейская курица Фира Зельмановна!
– Алена, что это значит?! Почему ты не в постели?! – привстала Ольга Алексеевна. – Ты странно себя ведешь, Алена…
Алена действительно вела себя странно – оглядывалась, озиралась. Последствия шока, подумала директриса, и в этот момент Алена сделала резкое движение, схватила со стола листок с задачами и прижала к груди.
– Это я тушила знаменем пожар… – четко произнесла Алена. – Я хотела сказать – запишите, что знамя сожгла я. Я устроила пожар. Я подговорила Леву войти в кабинет. Мне стало интересно прийти в школу вечером, когда никого нет…
Ольга Алексеевна насмешливо взглянула на Фиру – пусть не надеется, что глупое Аленино благородство спасет ее гениального сынка!
– Да. Допустим, это ты, – спокойно согласилась Ольга Алексеевна, – но ты уже все равно не поможешь ему своей ложью. Есть еще кое-что. Это… Эти плохие книжки тоже твои?
Сказала и осеклась – как непредусмотрительно она поступила! Ей бы остановить всю эту смехотворную Аленину акцию, вывести Алену из кабинета…
– Эти плохие книжки? – задумчиво повторила Алена. – А-а… да, мои. Это мои книжки. Я дала их Леве, чтобы он положил в сумку. Это МОИ книжки.
Алена упрямо нагнула голову, смотрела исподлобья, сузив глаза. Ольга Алексеевна хорошо знала это ее выражение лица, оно означало – не уступлю ни за что!
– Не пори чушь, Алена, откуда у тебя может быть ЭТО, – изумленно начала Ольга Алексеевна и, скользнув взглядом по лицу директрисы, вдруг замолчала.
С директрисой происходило что-то странное – бледная, осунувшаяся, она оживала, расправлялась, как будто на нее плеснули живой водой. Расслабленно откинулась на стуле, улыбнулась Ольге Алексеевне ласково, и в ее глазах вдруг забегали-заплясали огоньки. Она что-то обдумывала, как будто перекидывала костяшки на счетах, туда-сюда, и даже из приличия не могла сдержать свою радость – счет был явно в ее пользу.
И, конечно, Ольга Алексеевна ее поняла – на лице директрисы четко было написано: «Антисоветчина и сионизм в лице Левы Резника – это одно, это позор для школы и позор лично директору. Но антисоветчина и сионизм в лице дочери первого секретаря райкома – это совсем другое… Это уже не моя забота, это забота первого секретаря, пусть ЕГО за это снимают. Это ВАША головная боль, вот сами и разбирайтесь…»
– Вы слышали?! Откуда у нее может быть это?! – по инерции возмущенно воскликнула Ольга Алексеевна.
«Мы слышали, что книжки ее…» – взглядом подтвердила директриса. Лиса не сказала этого вслух – она никогда не решилась бы играть в такие игры с женой первого секретаря райкома. Но, очевидно, как-то директриса с Ольгой Алексеевной друг друга поняли, – директриса громко подумала, и Ольга Алексеевна ее услышала.
Ольга Алексеевна вздохнула и, не взглянув на «плохие книжки», мягким, неофициальным голосом сказала:
– Да, что поделаешь, дети… Но мы же тут все свои… Зачем нам ЭТО?.. Глядеть противно!
– Мне ЭТО не нужно, – согласилась Алена и, что-то ухватив в общем настроении, спросила как будто в шутку: – Можно я прямо тут, на ваших глазах, ЭТО порву?
Фира рефлекторно приподнялась со своего места, мотнула головой – да, да! Но ее-то как раз никто не спрашивал, не ей было решать, что можно рвать, а что нет, не она и даже не директор школы в этом кабинете представляли власть.
«Если ваша Алена вздумала защищать этого еврейского мальчика, она не отступит. Не будете же вы дополнительно нервировать свою несчастную дочь, бедную девочку!.. Алена упрется, а для Андрея Петровича это может вылиться в серьезные неприятности, в диапазоне от унизительных объяснений до выговора по партийной линии, и даже вплоть до снятия с работы. Неужели, зная характер Алены, вы хотите ввязаться в эту крайне неприятную историю? Но это ваше, конечно, дело…» – «Нет, я не хочу ввязываться в историю». Вот такой примерно диалог произошел между директрисой и Ольгой Алексеевной.
Ольга Алексеевна не шелохнулась, смотрела в глаза директрисы, директриса неотрывно глядела на нее – как два зверя, перед тем как броситься друг на друга. Прошло несколько секунд, и взгляд обеих смягчился – решили не нападать, а мирно разойтись.
– Можно мне это порвать? – капризно протянула Алена, неизвестно для кого притворяясь дурочкой.
Ольга Алексеевна перевела глаза на Алену, и Алена поняла – можно. Схватила стопку листов формата А4, разделила на две поменьше, разорвала сначала одну стопку, потом другую, затем каждую половинку на четыре части.
Фира выхватила обрывки из ее рук, суетливо запихала в сумку. Сунула руки в сумку и продолжала двигать пальцами, как будто все рвала и рвала бумагу. Совершенно по-детски получилось, но она с самого начала этого судилища превратилась в беспомощного ребенка среди взрослых, совсем не понимала, что происходит.
