– С ума сошли, совсем свихнулись, – бормотал Виталик, в ногах которого валялся и выл клубок.
– Мама говорит, нельзя вмешиваться в уличные драки, но мы ведь не на улице, – раздумчиво произнес Лева. Медленно прошествовал к клубку – как будто единственный живой посреди заколдованных замерших фигур – и вылил на клубок последовательно графин с морсом, бутылку шампанского и, помедлив, добавил бутылку красного вина. Как ни странно, этот алкогольный душ помог, – клубок, отряхиваясь и постанывая, прощально взвыл, зашипел, как утюг, на который брызнули водой, затих и распался на отдельных девочек.
Лева и Алена развели Таню и Нину в разные стороны, и тут, опомнившись, подскочил Виталик, разыграл рефери на ринге: скомандовал «бокс!», «стоп!», «снимаю очко» и поднял вверх руку «победителя», вдруг обмякшей, как кукла, Нины.
Все это – «жидовка», драка, алкогольный душ и мимическая сценка «боксерский бой» – длилось всего несколько минут, и гости все еще ошеломленно молчали.
– Она сказала «жидовка»? – на весь стол спросил театральный критик Айзенберг, он был глуховат или просто опешил от слова, невозможного в этом доме.
Дети подрались – это ерунда, даже забавно. Но это было… НЕ забавно, это было по-настоящему неловко. Дело, конечно, не в том, что среди гостей были заслуженный деятель культуры Варшавский, композитор Голдштейн, кинорежиссер Малкин, искусствовед Брагинский и Фридман, никто, просто всеобщий друг… Дело было совсем не в этом. «Какая гадость, позор, как можно в доме Ростовых…» – перешептывались гости.
Светлана поднялась со своего места, мигнула стоящей в дверях домработнице – забери детей. Но та уже и сама дергала Таню сзади за юбку, ворчала: «Ну, Танька, пришла нарядная, а домой вернешься, исцарапанная в кровь… пойдем, я тебя йодом помажу».
– Откуда в моем доме это чучело? – указывая на Нину, спросила Светлана, громко, во весь оперный голос, как восклицала в роли Лауры, обращаясь к Дону Карлосу: «Ты с ума сошел? Да я сейчас велю тебя зарезать моим слугам, хоть ты испанский гранд!» И, не дожидаясь ответа, повторила: – Откуда в моем доме это чучело?
– Светлана, не нужно, не обостряй, это же дети… Девочка, дорогой мой цветок будущего, зачем же ты так… – шутливо начал Вадим и вдруг, решительно бросив шутить, свирепо заорал: – Ладно, к черту!.. Я спрашиваю: откуда в моем доме это чучело?!
Вадим Ростов никогда не повышал голос – никогда. И оттого, наверное, это вышло так страшно, что каждый из гостей на секунду в ответ заполошно вскинулся: «Не я ли привел это чучело? Нет, слава богу, не я».
И тут подняла руку Алена, как на уроке.
– Это мы. Мы привели это чучело… – смущенно произнесла Алена.
Ариша смотрела на нее, чуть не плача, – бедная Алена, ей страшно, она побледнела, закусила губу. Алена знает, что невозможно красивая и выглядит старше своих лет, но отвечать перед таким собранием – легче умереть на месте.
– Простите, – тихо сказала Алена.
Алена посмотрела на дверь – с надеждой, затем на Нину. Нина сидела с закрытыми глазами. «Как жук, который при виде опасности ложится на спину, притворяется, что умер», – с ненавистью подумала Алена.
– Ты, – брезгливо прошептала Алена, – посмотри на меня…
Нина открыла глаза, взглянула на нее… Алена вдруг резко отодвинула стул, вышла из-за стола и отчаянно, словно это было ее последнее слово, перед тем как сейчас, в эту минуту, ее лишат свободы, заключат под стражу, расстреляют, выкрикнула:
– Она не чучело! Она моя сестра! Она моя родная сестра, и нечего называть ее чучелом!
Развернулась, схватила Нину за плечо, выдернула из-за стола, вытянула Аришу, скомандовала «быстро домой!» и вывела их из комнаты, на пороге по очереди дав обеим пинка для скорости.
– Что ты как вареная макаронина, быстрей давай, быстрей! – раздался ее голос в коридоре, затем звук шлепка и удаляющийся топот.
– Кто эти лисички-сестрички? – громко спросил кто-то из гостей.
– Дочери первого секретаря райкома, – растерянно ответила Светлана.
Над столом повисло неловкое молчание, гости смотрели в стол, молчали, – да и что тут скажешь?
Вадим Ростов все еще стоял во главе стола. Как неловко, как все это неловко, – и слишком серьезно для ситуации, для нарядного стола, для праздничного оживления красивых остроумных людей, общего благостного настроения, хорошего застолья…
– Дочь секретаря райкома назвала нашу гостью жидовкой?.. – улыбнулся Вадим Ростов. – Ах, вот оно что… Оказывается, у нас тут не просто разгул бытового хамства, а ГОСУДАРСТВЕННЫЙ антисемитизм!
И после секундной паузы стол взорвался облегченным хохотом.
Во дворе тоже смеялись.
Первой рассмеялась Алена, сразу за ней засмеялась Ариша, – она всегда плакала и смеялась второй, за Аленой. И даже Нина улыбнулась, так заразительно хохотала Алена, пригибаясь к земле и приговаривая:
– Мама говорила: «У тебя как будто первый бал Наташи Ростовой», вот тебе и бал… первый бал… Наташа Ростова подралась на балу… – Отсмеявшись, Алена грозно сказала: – Ты. Ты всех опозорила. Папу. Маму. Меня. Аришу. Всю нашу семью. Да не дрожи ты так, как будто я тебя сейчас буду бить. Не бойся, я ничего тебе не сделаю, – ПОКА не сделаю. Просто скажи мне – как эта «жидовка» вообще пришла в твою баранью голову?
– Ты же сама говорила – они евреи, – жалким голосом объяснила Нина. – А евреи – это жиды. У нас в классе всех евреев дразнили жидами. Но ведь это не самое обидное. Вот если бы я сказала «тварь подзаборная» или «сука драная»…
Алена серьезно, без тени улыбки, спросила:
– Тебе все нужно объяснять, что нельзя делать? Тогда запоминай: нельзя совать голову в унитаз. Нельзя говорить учительнице «тварь подзаборная». Нельзя кусаться. Нельзя пи́сать на пол посреди класса. Нельзя воровать еду из тарелок в школьной столовой.
Нина не засмеялась, а так сильно покраснела, так резко прижала руки к груди, что Ариша посмотрела на нее с жалостью, – кажется, что-то похожее в ее жизни было…
Ариша сняла перчатку, задумчиво поводила пальчиком по сугробу. Палка, палка, огуречик, получился человечек. Ариша нарисовала человечку улыбку, мягко сказала:
– Нина, почему ты на Таньку набросилась? Что она тебе сделала? Танька нормальная, добрая.
Нина честно задумалась. Почему обида, страх, страшное напряжение этих дней вылилось вдруг на эту ни в чем не повинную Таньку?.. Потому что Таня сказала: «Алена говорит, что ты скоро уедешь домой». Потому что все, и Алена с Аришей, и Таня, и мальчишки – такие благополучные и на своем месте, в этом красивом Ленинграде, в этой их красивой жизни, а она всем чужая и даже не знает, где теперь ее дом. Потому что она думала, что в новом старом Аришином платье не отличается от остальных, а это оказалось не так. Разве это скажешь? Но можно сказать правду – ДРУГУЮ правду.
