«Истинное правило военного искусства – прямо напасть на противника с самой чувствительной для него стороны, а не сходиться, робко пробираясь окольными дорогами, чрез что самая атака делается многосложною, тогда как дело может быть решено только прямым смелым наступлением». Светлана решила дело прямым смелым наступлением: в самый неподходящий момент, когда Зоя была у Виталика, открыла дверь своим ключом и вошла. И сыграла упоенно, испытывая вдохновение, стояла над кроватью, кричала на Виталика, уткнувшегося лицом в стенку, – «кто напуган, тот наполовину побежден», к тому же полностью одетый человек имеет дополнительное преимущество перед голым, завернутым в простыню.
«Ты думаешь, мы позволим тебе это скотство?! Пьянки, милиция, обезьяна, теперь Зоя! Мальчишка! – кричала Светлана. И тут же, нелогично: – Я возлагаю всю ответственность за это на тебя, ты в этом виноват! – И: – Девушка одна в чужом городе!.. – И даже: – Как я посмотрю в глаза ее матери!» – что, учитывая Зоин возраст и то, что Светлана не была знакома с Зоиной матерью, было уже полным перебором. Но Виталик этого чисто оперного преувеличения не заметил – в тот раз он в полном соответствии с взглядами Светланы думал не головой.
Но ведь ему только что исполнилось восемнадцать! Несмотря на всю свою светскость и ироничность как будто взрослого мужчины, он был как будто мужчиной, не успел испытать ничего, кроме всегда возникающей с Аришей неловкости и чувства вины. С Зоей, пусть нелюбимой, было другое: только что, до прихода мамы, он вбежал на вершину горы, откуда перед ним раскрылся весь мир, Зоя шептала ему, что он лучший мужчина на свете, она кричала. Он знал, конечно, о таком, но считал, что это просто мужское хвастовство. А теперь он сам сумел, он – самый лучший мужчина на свете. Но женщина, только что кричавшая от удовольствия, слышит, как его отчитывают как мальчишку. …С горы Виталика скинули носом в грязь.
Наступление должно завершиться разгромом врага в сражении, а затем энергичным преследованием остатков неприятельской армии.
«Мы не будем давать тебе деньги!..», «Нам придется взять тебя к себе… Ты будешь жить с нами! И отчитываться за каждый шаг!», «Собирайся, ты уезжаешь!».
Быстрота и натиск, и полный разгром живой силы противника!.. Они не будут давать ему деньги, они заберут его на Петроградскую, они, они… Когда Светлана, вдруг резко сменив тон, едко спросила: «Может быть, ты ее любишь?» – это показалось внезапной передышкой.
– Ага. Да. Я ее люблю, – мстительно произнес Виталик, желая хотя бы так отплатить ей за унижение, за спектакль, который она тут устроила.
– Да ну? Ты не способен любить! – как по команде взвилась Светлана.
И снова, чередуя угрозы и поощрения, как будто варила суп, присаливала обидными словами, приперчивала угрозами, подслащивала поощрениями, быстро, как будто перебирала бусинки, приговаривала: «… В Центральном ЗАГСе есть знакомая, сделаем скромную свадьбу, человек пятьдесят… Моя портниха сошьет платье, а фата не нужна, ведь вы уже… Он плохой сын, хороший сын, послушный сын, непослушный сын…» – и опять упрекала в отсутствии любви к ней, в недостаточной к ней любви… И наконец получилось, что он должен жениться из любви к ней.
С Зоей поначалу возникли разногласия.
Светлана предложила Зое просто пожить вместе, не с ней, конечно, а с Виталиком, но Зоя отвечала с пафосом белошвейки из «Трех мушкетеров» – что скажет моя бедная мать?.. Посмеивалась, но твердо стояла на своем, и такой логичный привела аргумент – «я бы не была той, что вам нужна, если бы согласилась», что они со Светланой мгновенно пришли к согласию. Сошлись на женитьбе без прописки, а после пяти лет службы Зоя получит распределение в Ленинград и от Светланы комнату. С комнатой Светлана слукавила, никакой комнаты у нее не было, но тут она неожиданно проявила себя настоящим философом – за пять лет или шах помрет, или ишак сдохнет, или… Зоя будет у нее прощения просить. За что? К тому времени найдется за что.
– Ты почему в джинсах?.. Юбка! – скомандовала Светлана. – Юбка, чулки!.. Свадьба через неделю, чтобы он от тебя ни шагу! Мужик знаешь чем думает? Членом…
Зоя покраснела, Светлане стало скучно и неловко – забылась, заговорила с провинциальной девицей, как со своими, театральными.
– Юбка тебе больше идет. Юбка, чулки – это так женственно…
…Честное слово, иногда кажется, что хорошая мать – это та, что бросила ребенка в колыбели! Или хотя бы равнодушна к своему ребенку, но не нарочито, а искренне! Фира сына залюбила – как заспала, Светлана перепутала с возлюбленным… Разве что Ольга Алексеевна – хорошая мать: любит, но не внедряется в своих детей, как червяк в яблоко, наблюдает… Правда, у нее девочки.
Первая любовь
На следующий же день после выпускного вечера Таня начала готовиться к экзаменам в Технологический институт. Каждое утро Фаина, убедившись, что Таня находится в правильном месте, не в постели, а за столом с учебниками, ставила перед ней поднос с чаем и бутербродами – бутерброды с доставкой к письменному столу казались Фаине гарантией, что Таня будет заниматься в буквальном смысле, не вставая, – и выходила, с сожалением поглядывая на дверь. Если бы она могла, она заперла бы дочь в комнате и выпускала только в туалет.
Таня честно сидела за столом – свойства кислот, оснований, солей, – пока голова не падала на руки и она не проваливалась в сон. Ей вообще постоянно хотелось спать.
Алгеброй Таня занималась с репетитором в однокомнатной квартире, похожей на улей. Абитуриенты – Таня воспринимала их как товарищей по несчастью, но они вовсе не были несчастны, – сидели в комнате, облепив стол в два ряда, сидели на пятиметровой кухне, повсюду, на подоконнике, на кухонной тумбе, сидели на корточках, опершись о холодильник, казалось, что, если открыть морозилку, там обнаружатся замороженные абитуриенты – на всякий случай, если они вдруг закончатся. Преподаватель, по слухам зарабатывающий за лето на машину, шурша купюрами, роился между комнатой и кухней, в квартире стоял тяжелый запах – пахло потом, волнением, задачами, от этого запаха и от неловкости, что всем надо, а ей нет, Таней овладевала максимально не подходящая к этому суетливому месту апатия, отделяющая ее от всех глухой стеной, но стены ей показалось мало, хотелось спрятаться так, чтобы не нашли, и на первом же занятии Таня упала в обморок – громко, публично, стыдно, с общей беготней и брезгливым взглядом репетитора. На следующем занятии все произошло по классической схеме – чего боишься, то и случается, – с ней опять случился обморок, и – чем больше боишься, тем с большей вероятностью случится – на третьем занятии случился третий обморок. Репетитор велел Тане больше не приходить.
Фаина повела ее к врачу. Честно говоря, она на Таню за эти обмороки злилась – у Тани всегда так. Решается жизнь, поставлена цель, нужно собраться – при чем здесь обмороки?!
И между прочим, никто, кроме нее, в обмороки не падает, готовятся к экзаменам!
Участковый врач в детской поликлинике на Фонтанке – до 18 лет Таня считалась ребенком, сидела в очереди к врачу с двухлетними детьми, – послушал-простукал Таню, посоветовал витамины и свежий воздух и, вдруг вспомнив, что перед ним все же не двухлетний ребенок, спросил: «У тебя месячные нормально идут? Ты не можешь быть беременной?» Таня улыбнулась неловко – врач с детства знакомый, но все же мужчина, и Фаина улыбнулась, от дикости предположения нехарактерно для себя некультурно ответив: «Господи, откуда, от святого Духа?»
