…С каким важным видом он произносит: «Во-первых, у меня работа…» Во-первых, работа, и во-вторых, работа… Так, извините, любой директор магазина будет говорить с важностью: «Во-первых, у меня работа…» Вадим никогда не произносил «работа» с таким унылым пафосом, с такой гордой и покорной интонацией человека, тянущего в гору тяжелый воз.
Воз, конечно, был огромным: «Ленфильм» – гигантское хозяйство. Светлана поначалу честно пыталась разобраться, где что и как работает. Цех звукотехники, видеопавильон для проведения кинопроб, фонотека, три ателье озвучания, цех комбинированных съемок, цех обработки пленки, оружейно-пиротехнический цех, фотоцех, цех декоративно-технических сооружений, монтажный цех, автомобильный парк… Возведение декораций в павильоне и на натуре, график использования съемочной техники, объем работ по звуковой части, заявки на оборудование и материалы, на аппаратуру для синхронных съемок, для съемок под фонограмму, для записи звуковых эффектов… Кто что снимает, когда кому поставили сроки, режиссер переманил оператора из другой съемочной группы… Это оказалось ужасно скучно – он же просто хозяйственник, как прораб на стройке… Скукотища. Не царское это дело.
А что касается власти – не на того напали!.. Власть была у него, не у нее, и как могло быть иначе при таком его характере? Жениться, как он женился, не думая о пересудах, уйти из семьи к месяц как овдовевшей женщине, у которой публично трагически погиб муж, способен лишь человек, привыкший распоряжаться своей жизнью – и чужими. Так что – за что боролись, на то и напоролись.
В домашней жизни Михаил Иванович пользовался теми же правилами, что в руководстве ленфильмовским хозяйством – единоначалие и контроль. Он, как овчарка, постоянно нес службу, обходя свою территорию, не допуская ничего неположенного согласно правилам внутреннего распорядка и строго наказывая нарушителей, и поскольку они жили вдвоем со Светланой, нарушителем бывала она одна, на нее одну выливался весь его овчарочий пыл. Было оговорено все: время приема пищи и что готовить, как застилать постель и по каким дням они ложатся в нее вдвоем, а по каким дням она может его не дожидаться, кто и когда приходит в гости. Как будто Светлана стала женой унылого подполковника в отставке, а не добродушного толстенького замдиректора «Ленфильма». …Кроме того, у Михаила Ивановича был просто плохой характер, плохой в самом примитивном смысле: он был склочен, капризен, придирчив.
– Нет, не пойду… скажу, что живот заболел… – простонал Виталик.
Ариша потянула Виталика за руку:
– Если ты так переживаешь, давай не пойдем…
– Нет… Ты же знаешь, я прихожу с визитом и получаю деньги из рук в руки, из лап Рекса в мои загребущие лапки. Ради наживы придется сделать вид, что у нас мир-дружба-жвачка…
Жизнеобеспечение Виталика было устроено Светланой следующим образом: она платила домработнице за уборку и стирку, но продукты покупать не доверяла, ей казалось, что домработница ее обкрадывает. Виталик сам получал деньги на еду, при этом он мог потратить все деньги на продукты, мог на все деньги купить вина или сходить в ресторан, мог всю неделю питаться всухомятку – это ее не беспокоило. Карманные деньги аккуратно рассчитывались и добавлялись к деньгам на еду.
Зачем Светлане нужен был этот унизительный цирк, этот регулярный ритуал: «Миша, ты не забыл дать Виталику деньги?», пока Виталик переминался с ноги на ногу в прихожей, и затем Мишино пересчитывание купюр, и Мишины расспросы, на что потрачены деньги, и Мишины похлопывания полной рукой по узкому плечу Виталика, и Мишин наказ не тратить лишнего. Может быть, она считала, что это по-семейному мудро: пусть муж помнит свою ответственность, Виталик пусть знает, кто его содержит? Ну… нет. Но в любом случае, из этих торжественных вручений денег вышли не мир-дружба-жвачка, а совсем уж невыносимая гадость. Виталик ненавидел визиты на Петроградскую со страстью человека, который по воскресеньям убеждается, что он не так независим, как ему представлялось с понедельника по субботу.
Виталик присел на корточки у подъезда, пригорюнился, сплел в клубок длинные руки и ноги. Перед тем как толкнуть дверь подъезда, ему всегда требовался последний вдох.
– Знаешь, кем я буду, когда вырасту? Я буду очень богат. Ты держись меня, девочка, – с нарочитой важностью сказал Виталик и всерьез, насколько он вообще мог всерьез, добавил: – Чтобы никто никогда не мог меня унизить своими вонючими деньгами.
…Виталик кривлялся у подъезда, а Светлана наверху ссорилась с мужем так, что перья летели в буквальном смысле – она со злости укусила подушку.
Светлана пересчитывала приборы, перепроверяла количество гостей: «Мы, три пары плюс один одинокий, получается девять человек, плюс Виталик с Аришей, всего одиннадцать… Милый мой, любимый… Черт бы тебя драл, черт бы тебя драл!»
«Милый мой, любимый» относилось к Вадиму, «черт бы тебя драл» – к новому мужу. Мысли о Вадиме приходили к ней не в принятые для воспоминаний дни – в первый год она забыла день его рождения, во второй год не поехала на кладбище в день смерти. Она думала о нем – пусть это покажется странным, но это было именно так – в те мгновения, когда ее обижали, обижали в театре или обижал муж.
…Сегодняшняя ссора началась… даже не вспомнить, с чего началась, в таких ссорах главное не повод, а то, что под тихой водой… Светлана оделась – новое платье, новые туфли, прическа, брошка, прошла на кухню, молча встала перед мужем – смотри!..
– Что ты молчишь?.. Как брошка? Красиво?.. – И уже чуть обиженно повысила голос: – Красиво?!
– Там, где брошка, там перед, – пробормотал Михаил Иванович.
Это была строчка из старой глупой песенки, но Светлана решила, что ни за что не даст испортить себе настроение перед приходом гостей.
Михаил Иванович, наклонившись к духовке, тыкал длинной вилкой мясо – не жесткое ли, из духовки торчал его круглый зад, и душой он был весь в духовке… Крякнув, разогнулся, повернулся к Светлане, оглядел ее и довольно сказал:
– Мясо нормальное. Не жесткое… А что это на тебе?.. Новые туфли? У тебя есть такие туфли, черные, лакированные, но без бантика. Откуда туфли?
Светлана вздохнула – от него ничего не скроется, но какой глупый вопрос, как будто она украла туфли или, как в детстве, взяла поносить у подружки.
– Ну, Миша… – Светлана вытянула ногу, улыбалась, но голос чуть дрогнул: – Туфли, новые…
Михаил Иванович одобрительно взглянул на стройную ножку, засмеялся своим прелестным хохотком. Хохотков у него было два: первый – прелестный с подвизгиванием, так он смеялся хорошей шутке, анекдоту, и второй – раскатистый, до слез в глазах. Хохоток номер два был известен всему «Ленфильму» и означал «то, чего вы у меня просите, – не дам». Михаил Иванович был хозяин и в ленфильмовском и в своем личном хозяйстве все траты делил на необходимые и ненужные. По отношению к Светлане он не был скуповат, это было другое, ярко выраженное чувство целесообразности: домработница, приходящая раз в неделю к Виталику, – необходимая трата, он ведь не хочет, чтобы мальчик жил с ними, а черные лакированные туфли с бантиками – ненужная. В ненужных тратах Михаил Иванович был жаден так трогательно, по-детски неудержимо, ему так физически было трудно потратиться на ее одежду, что посторонний наблюдатель мог бы его пожалеть, погладить по голове, сказать «бедный ты, бедный, жадина-говядина».
