– Андрюшонок, ты понимаешь, что мне ужасно обидно? Получается, что все это – борьба с коррупцией, с партийными злоупотреблениями, все это хорошее, светлое, правильное сейчас нам не на руку… – сказала Ольга Алексеевна и поморщилась своему неожиданно выскочившему просторечию. «Не на руку» – какое-то воровское, нечистое выражение!.. Так нелюбимые ею просторечия отчего-то все чаще забредали в ее монологи.
– Все хорошее, светлое, правильное сейчас может выйти нам боком, – сказала Ольга Алексеевна и удивилась – опять просторечие.
– Хорошо хотя бы то, что тебя ничего не связывает с участниками преступной цепочки, ты никому из них не сват, не брат, – сказала Ольга Алексеевна. – Вот черт, опять просторечие, так и прут из меня, так и прут… Что это со мной?..
Кажется, она говорила сама с собой. Смирнов не отзывался ни словом, ни жестом, ни взглядом… Нет, жестом он все же отозвался, рефлекторно почесал за ухом, и Ольга Алексеевна бросилась на него, как хорошо обученная овчарка, – это был кодовый знак, он всегда тер за ухом, когда хотел соврать.
Ну, и он ей рассказал.
…Плохое случалось с другими, но не с ними, не с ними!.. В сущности, Ольга Алексеевна думала, как Алена, что с ними ничего плохого случиться не может, что страшное их минует… Каким бы спокойным ни казался Андрей Петрович, как ни уверял ее, что новая информация никак не меняет дела, не упрощает и не осложняет, просто никак, ей стало ясно – может быть, что не минует.
Почему-то для Ольги Алексеевны самым страшным во всем этом страшном были не реальные варианты развития событий – исключение из партии, снятие с работы. Самым страшным оказалось другое. Больнее всего было представлять, как Андрей Петрович будет стоять на ковре у первого секретаря горкома, переминаться с ноги на ногу – большой, похожий на медведя, с растерянно-виноватым лицом, беззащитно краснеющий от лысины до шеи… Она знала, как это бывает. Ольга Алексеевна пыталась отогнать от себя некоторые воспоминания – еще одно точное просторечие, она именно отгоняла от себя воспоминания, замахивалась палкой, топала ногами, кричала «вон!» и наконец жалко упрашивала «ну, пожалуйста, уходи…», но чем больше упрашивала, тем назойливей вставало перед глазами то, страшное, что про себя называла – «преступление». Это была их единственная за всю жизнь настоящая, до его мысли «уйду к чертовой матери» и ее «все, больше не люблю», ссора. Вышло случайно… Все, конечно, выходит случайно, но – еще одно просторечие – чему быть, того не миновать, не одно «случайно», так другое… Ольга Алексеевна никогда не приходила к мужу на работу, в райком, но в тот зимний сколько-то лет назад вечер они собирались в театр, в БДТ на «Мещан» по Горькому с Кириллом Лавровым, и она так хотела пойти! Горький, Кирилл Лавров, новый костюм, финский, бежевый с коричневым кантом, с собой на смену черные лакированные туфли-лодочки, и самое главное – театр вдвоем случался чуть ли не раз в год. Ежемесячно Андрею Петровичу докладывали, что происходит в городе, – это называлось «быть в курсе по культуре», а личного времени на театр, чтобы самому пойти, как обычному человеку, с женой под ручку, у него не было. И не раз случалось, что наметили театр, и вдруг срочное – совещание или в районе что-то случилось, и район-то важнее какого-то там балета, – вот тебе и театр. Андрей Петрович в таких случаях выглядел застенчиво-довольным: вроде бы за жену умеренно огорчен, а сам счастлив – повезло.
Ольга Алексеевна решила схитрить – пришла за ним в райком, чтобы он не смог вывернуться. Она долго сидела-ждала в приемной, и наконец секретарша, которой неловко было при ней разговаривать по телефону по своим делам, заглянула в кабинет – «Андрей Петрович, к вам Ольга Алексеевна». Андрей Петрович привстал, при его медвежьей неуклюжести это было «вскочил», – ну что же Ольга Алексеевна сидит в приемной, пусть скорей заходит…
Кабинет был огромный, от двери к столу Смирнова шла ковровая дорожка, Ольга Алексеевна, оробев, словно пришла не к мужу, а на прием к большому начальнику, прошла по ней со своим трогательным мешочком с туфлями, как девочка в школу со сменкой. К огромному столу Андрея Петровича был приставлен маленький стол, за маленьким столом сидел помощник, инструктор райкома. Андрей Петрович сказал: «Олюшонок, ты побудь пока в задней комнате, а я быстро, у меня еще проработка одного товарища, и все, идем…»
Ольга Алексеевна прилегла на диван в маленькой комнатке за кабинетом, достала из сумки журнал «Вопросы философии» и тут же услышала, как «один товарищ» входит в кабинет. Представила, как он идет по ковровой дорожке к столу, поежилась, и тут что-то ее дернуло – встала, подошла к двери, прислушалась.
Сесть Андрей Петрович «одному товарищу» не предложил. Сказал инструктору: «Зачитай вопрос». Помощник зачитал, это была характеристика и вопроса, и самого провинившегося, включая его личную жизнь. У его женатого сына была любовница – ее удивило: зачем нужна эта информация?..
Дальше было страшно.
Помощник задавал вопросы, быстро-быстро, как будто бил по щекам – по левой, по правой, по левой, по правой! Все профессиональное, преподавательское в Ольге Алексеевне неприятно заерзало, возмутилось, – факты подавались агрессивно и нелогично, она никогда не спрашивает студентов так пристрастно. Ольга Алексеевна подумала: непременно скажет мужу, что его помощник некомпетентен. Она бесшумно приоткрыла дверь, посмотрела в щелку: человек лет шестидесяти, седой, полный, переминаясь, стоит навытяжку напротив стола, как мальчишка. Андрей Петрович молчал, лица его она не видела. И вот – он заговорил. Смирнов говорил негромко, страшно – «тебе не место в партии», «преступление», «саботаж», слова падали, как камни, – «снять с работы», «выгнать из партии». Ольга Алексеевна задохнулась от страха – испугалась собственного мужа. Отошла от двери, присела на диван, открыла «Вопросы философии», принялась просматривать первую статью, изо всех сил стараясь вчитаться, понять ускользающий смысл, и уже почти вчиталась и вдруг услышала странные звуки – торопливые шаги, стук, как будто что-то поставили на пол, – какая-то суета.
Оказалось, в кабинете врачи. «Скорая помощь».
Вместо театра поссорились так, что хоть разводись. Ольга Алексеевна впервые в жизни кричала на мужа. Кричала:
– Эта проработка – подлость! Подлость, когда задают вопросы, но не ждут ответа!
Андрей Петрович все мрачнел и мрачнел и наконец резко взял ее за плечи и потряс. Он никогда не дотрагивался до нее иначе, чем с лаской, но и это не привело ее в чувство.
– Ты не дал ему сказать ни слова! Ты вызвал его на ковер не для того, чтобы проникнуть в суть дела, а чтобы от него и мокрого места не осталось! – Ольга Алексеевна вдруг остановилась: мысль, которая пришла ей в голову, была такой страшной, что она замерла в крике, как резко завернутый кран, и прошептала: – Андрюша! У тебя ведь уже было решение – строгий выговор… У тебя решение уже было принято и приготовлено!.. Тогда… зачем ты его пугал?.. Он же стоял перед тобой и дрожал, думал, что его из партии выгонят… А если бы он умер там, у тебя в кабинете?.. Кто он, этот человек?
– Какая разница?.. Ну, директор завода.
