— А ты что же, Альчинай, без коня нынче?
— Ага, — Альчинай, такое впечатление, обиделся. — Неужель без коня? Что я, хуже всех, что ли? Пешком одни трупоеды ходят.
— Ай, молодец, хорошо сказал! — не преминул похвалить Гамильдэ. — Ты, Альчинай-батыр, заезжай-ка ко мне в кочевье, с дочкой познакомлю — ах, красавица!
— Хэй, Армаш, хэй! — мальчик громко закричал, захлопал в ладоши... Из кустов, бросив разнотравье, выскочил белый конёк — смирный такой, невысокий, как раз для ребёнка... Ну, в кочевье-то не дураки, такому мальцу горячего скакуна не дадут...
Посмотрев на сына, князь довольно погладил бородку:
— Ну, коли ты, Альчинай, при коне, так не теряй времени, скачи к Хал кин-Голу-реке, к Ильясу на пастбище...
— Вай-вай! — ловко вскочив на коня, обрадованно закричал мальчуган. — К Ильясу! К братцу!
— К Илье, к Илье... — сына от второй жены, смуглой красавицы Гуайчиль, Баурджин назвал в честь своего отца — Ильёй... Ну уж тут переделали на местный манер — Ильясом кликать стали. Тринадцать лет скоро мальчишке — батыр, воин... Женить пора. От Гуайчиль было у князя трое детей — Ильяс с Альчинаем и дочка, Ниналь — в честь матери названная. Дети от старшей жены — пышноволосой оторвы Джэгэль-Эхэ — четверо — уже, можно сказать, совсем стали взрослыми, особенно старшие — сын Алтай Болд и дочка Жаргал — «Счастье» — отцова любимица. Восемнадцатилетний Алтай Болд превратился в совсем самостоятельного воина, багатура, и нёс сейчас службу на южных просторах монгольской империи, успев, между прочим, жениться на старшей дочери Гамильдэ. Шестнадцатилетняя Жаргал тоже — вот как раз недавно — вышла замуж за сына татарского вождя Кэзгерула Красный Пояс — старинного друга и побратима Баурджина. Теперь вот и князь и его старшая жена Джэгель-Эхэ ждали внуков... А ведь ещё совсем не старые! Да и от младшей супруги — китаянки Лэй — сыночку Иньсяну уже пошёл второй год. Совсем ещё малыш — а уж глядит грозно! В маму, девушку-смерть — что убивать раньше, чем читать, научилась... верней, научили...
— Ты слишком-то не радуйся, — урезонил сынишку нойон. — Не просто так к брату поскачешь — с наказом. Пусть берёт самого быстрого коня и скачет за Буир-Нор, к Хизмару... Он знает. Возьмёт у него там вина, бражки, кумысу... ну, что будет, арьки тоже можно... Угедей, хоть и второй раз за два дня приезжает, а всё ж — гость.
— Да я для дядюшки Угедея... Ой! — Альчинай, видать, только что вспомнив, похвастался пояском. — Смотри-ка, отец, что мне Угедей-хан подарил!
— Красивый, красивый подарок, — похвалил князь. — Ну, ты скачи, Альчинай. А всё, что Ильяс возьмёт, путь тут же везёт в кочевье. Да побыстрее, так ему и передай.
— Переда-а-ам! — стегнув плетью коня, мальчик помчался в степь.
Баурджин с довольной усмешкой смотрел ему вслед — на буро-зелёный океан трав, чуть тронутый редкими осенними цветами, на белого коня, на бело-голубой халат-дэли... Потом обернулся, поправил на плече лук:
— Да уж, вот и поохотились мы с тобой, Гамильдэ. Ничего, в следующий раз как-нибудь...
А Гамильдэ-Ичен нойона, между прочим, не слушал. Подумал-подумал, да бросил коня в галоп, догоняя только что умчавшегося мальчишку:
— Эгей, Альчиной! Постой! Постой-ка!
Малолетний всадник, услыхав крик, взвил коня на дыбы, обернулся.
— Арьки только не везите! — что есть силы, с надрывом, закричал Гамильдэ. — Не нада-а-а-а-а-а!!!
Угедей вместе со своей свитой дожидался хозяина в просторном гэре, благостно принимая положенные гостю вкусности от Джэгэль-Эхэ. А та уж — хозяйка! — с поклоном потчевала важного гостя кумысом, творогом, молоком, да густо белёным костной мукою чаем со сливками.
Скрепя сердце Угедей с полагающейся по случаю улыбкою прихлёбывал кумыс из большой белой пиалы, которую держал двумя руками. Тут во всём был смысл — гостю полагалось подавать белое — символ чистоты помыслов — ну а брать всё двумя руками — всё равно, что благодарить, только без лишних слов — жестом. По страдальческому лицу гостя, по его красному, с прожилками, носу и трясущимся рукам, по тяжёлым вздохам, которые он время от времени всё-таки себе позволял, видно было, что человек явно страдает жутким похмельем, и не кумыса бы сейчас ему, и, уж, тем более, не чая с мукою, а хорошую чарку молочной водки — арьки или, уж на худой конец, бражки из трав да ягод.
— Кажется, скачет кто-то? — Джэгэль-Эхэ прислушалась. — Наверное, муж.
— Ой, хорошо бы — муж, — закивал головой гость. — И хорошо б — не пустой.
Хозяйка очага улыбнулась:
— А я уже послала в соседнее кочевье служанку... Скоро привезёт вина.
Услыхав про вино, Угедей сразу оживился:
— Вот, славное дело, вот, хорошо ты придумала, голубушка Джэгэль.
Откинулся полог, впуская в гэр дуновенье свежего степного ветра.
— Гость в дом — радость в дом! — войдя, заулыбался гостям Баурджин-нойон. — Сонин ую байна у? Какие новости?
— Всё хорошо, слава великому Тенгри, — Угедей молитвенно сложил руки на объёмистом животе. — Славная у тебя жена, Баурджин. А старший сын — великий воин!
— Счастье отца — слышать такие слова, — князь улыбнулся. — Впрочем, и моих младших детей, думаю, сегодня будет за что похвалить... Солнце сегодня, тепло... Может, Угедей-гуай, не будем сидеть в душном гэре? Тут недалеко есть одно чертовски уютное местечко, я уже велел расстилать там кошмы для пира.
— Для пира?
При этих словах оживилась вся, так сказать, главная часть свиты — человек пять — допущенных Угедеем с собою в гэр, остальные гуртовались на улице, пересмешничая с девчонками из кочевья.
— А что, есть чем пировать? — гость хитро прищурился.
Баурджин лишь расхохотался в ответ:
— Добудем!
— Э! Вот это дело! — Угедей потёр ладони и быстро поднялся с кошмы. — Поистине, для настоящего багатура нет ничего невозможного.
Выйдя из гэра, гости в сопровождении хозяина направились к пологому склону холма, поросшей уже пожухлой травою. В дальнем конце осеннего луга, за поскотиной, виднелась окружённая невысоким кустарником балка, по дну которой журчал ручей. На краю балки слуги как раз растянули кошму и теперь споро таскали из летней кухни закуски — варёное и копчёное мясо, печёную птицу, острый овечий сыр, творог...
— И в самом деле, хорошо тут! — углядев расставляемые слугами объёмистые глиняные пиалы, Угедей ухмыльнулся и подмигнул хозяину.
— Весной тут ещё лучше, — улыбнулся тот.
— Весной везде хорошо, — усаживаясь, согласился хан. — Однако, ведь не зря говорят — одна осень лучше трёх вёсен!
— Да, говорят...
Баурджин поспешно отвернулся, чтоб гости не успели заметить внезапно накатившей на него грусти, тоски... казалось бы, давно, на всегда, ушедшей тоски...
