Я вижу своего солдата почти каждый день. Он говорит, что он мой защитник. Он слышит, когда я обращаюсь к нему, поэтому вчера я нашла в себе смелость спросить у него, почему он всегда рядом. Он ответил: потому что он спас мне жизнь, когда я была ребенком, и он был благодарен за то, что ему дали шанс искупить свою прошлую ошибку. Но как только я начинаю расспрашивать его о том, какую ошибку он совершил, он тотчас исчезает. Он также исчезает всякий раз, когда я смотрю прямо на него, как будто я сильнее, чем он, и каким-то образом подавляю его.
Этим утром, когда он появился, я была в гостиной первого этажа, любовалась окном. Р. ворвалась в комнату без предупреждения и потребовала ответа, с кем я разговаривала. Я удивилась, поняв, что она вообще не видит его, потому что для меня он совершенно реален. Я видела призраков с самого детства и, лишь став почти взрослой, обнаружила, что их видят не все. Это мой секрет, и я ни с кем им не поделилась, включая Р. Однако поскольку Р. на четыре года меня старше и, значит, прожила в этом доме на четыре года больше, я бы предположила, что она с ним незнакома. Нужно спросить у него, почему».
Сделав несколько заметок в блокноте, я открыла телефон, чтобы позвонить Джеку, но тотчас медленно закрыла. После той вечерней экскурсии по дому я не видела Джека и не разговаривала с ним вот уже две недели. После пары дней молчания я поняла, что он избегает меня, но мне потребовались почти две недели, чтобы окончательно перестать звонить ему и оставлять сообщения. Почему-то мне казалось, что, поскольку я притворялась, будто ничего не случилось, то же самое мог делать и он и все могло бы продолжаться, как и раньше. Софи назвала это моим самоотречением. Я предпочитаю называть это самосохранением.
Джек не дал о себе знать даже на Рождество. Амелия и Джон Тренхольм пригласили моих родителей и меня на рождественский ужин, но явно чувствовали себя неловко, будучи вынуждены объяснить, что Джек проводит Рождество с семьей Ребекки в Саммер-вилле.
По крайней мере, я была избавлена от мучений видеть, как мои родители притворяются, будто не обращают друг на друга внимания, поскольку мой отец отклонил приглашение, сказав, что предпочел бы провести свой свободный день, занимаясь планировкой сада, хотя мне показалось, что на самом деле он был бы не прочь побывать у них в гостях.
Последним ударом стал подарок, который Амелия достала для меня из-под елки. Я пришла в восторг, пока не заметила ярлычок, который гласил: «Счастливого Рождества от Джека и Ребекки». Почерк был тоже ее.
Внутри оказался фен для волос и записка, пояснявшая, что это замена фену, который я угробила, используя его для размягчения обойного клея, когда удаляла этот самый клей с кипарисовых стен гостиной в доме на Легар-стрит.
Вздохнув, я положила телефон обратно на стол, забыв все, что хотела сказать Джеку. Ситуация была, по сути, той, к какой я стремилась. Увы, меня преследовало ощущение, будто я потеряла некое сокровище задолго до того, как узнала его истинную ценность.
Я прислушалась, пытаясь услышать в смежной комнате мать. Нам удалось закрасить пятнистую стену, расцвеченную бывшими владельцами под пурпурно-коричневого леопарда, в теплый оттенок слоновой кости, после чего мать смогла официально перебраться в главную спальню.
Ее одежда – упакованная в четыре ящика – прибыла накануне, и, как и Софи на какой-нибудь гаражной распродаже, Джинетт тотчас принялась заполнять свой платяной шкаф.
Мне она велела оставаться в моей комнате в пределах слышимости. Я рассказала ей о том, что случилось на кухне в тот вечер, когда там была экскурсия, и с тех пор она отказывалась выпускать меня из вида. Я не хотела признавать, что она права, что духи в доме как будто становились все сильнее или, по крайней мере, настойчивее. Нам нужно выждать время, сказала она, пока мы не станем сильными, чтобы дать им отпор. Когда же я спросила у нее, когда это произойдет, она лишь сказала: «Сама узнаешь». Но мне не понравился ее взгляд. С тех пор я каждую ночь ждала, когда она уснет, после чего осторожно приоткрывала дверь между нашими комнатами. Она никогда не спрашивала, я же ничего не говорила. Граница между нами хотя и стала мягче, но по-прежнему оставалась непреодолимой.
Это утро я начала с того, что помогала матери укладывать одежду в гардероб, но тратила слишком много времени на примерку красивых вещей. У меня тоже были красивые вещи, но все они были только для работы.
Гардероб моей матери был как будто взят из фильма «Династия» – перламутровые пуговицы, пышные рукава, шелковые ткани. Хотя лифы ее платьев сидели на мне слишком свободно, все остальное было мне впору, как будто сшито специально для меня. Интересно, в каком возрасте я вросла в ее размер и позволила ли бы она мне примерить ее одежду? Наши взгляды встретились, и я поняла, что она подумала о том же. На мгновение я снова стала маленькой девочкой, слушая, как она рассказывает мне, как порой люди вынуждены поступить правильно, даже если это означает расстаться с тем, что им дороже всего на свете.
Впервые я почти поверила ей. В конце концов она отправила меня обратно к себе в комнату, читать дневник, и именно там я и сидела с тех пор. Посмотрев на книжку в кожаном переплете, я встала и подошла к двери. Я уже подняла руку, чтобы постучать, но остановилась в нерешительности. Я еще дважды то опускала руку, то поднимала ее снова, и лишь затем сдалась и постучала.
Мать открыла дверь. Ее обычно идеальный шиньон съехал набок и наполовину свисал с лица. Я также заметила, что она переоделась во что-то вроде велюровых спортивных штанов и такую же куртку. Но только когда мой взгляд остановился на ее ногах, до меня дошло.
– Когда здесь была Софи? – строго спросила я.
Мой вопрос явно застал ее врасплох.
– Пока ты была на работе. Как ты узнала?
– По «биркенстокам».
Она вытянула большой палец и повертела ногой взад-вперед, чтобы я могла лучше рассмотреть.
– Мы с Софи носим одинаковый размер, и она подумала, что в них мне будет проще разгружать и таскать вещи по лестнице. И знаешь что, она была права! В них на самом деле очень удобно. Она также одолжила мне и спортивный костюм.
Прежде чем я смогла хоть что-то сказать в ответ – причем по возможности избегая таких слов, как «вмешательство» или «психолог», – мы обе обернулись на звук тяжелых шагов в коридоре. В дверях с ворохом одежды через каждую руку появился Чэд.
– Привет, чувиха! – поздоровался он, блеснув белоснежной улыбкой на перманентно загорелом лице, после чего повернулся к моей матери: – Привет, мисс Джинетт, вот ваш последний груз.
– Привет, Чэд. – Положив дневник на боковой столик, я шагнула вперед, чтобы взять у него часть одежды, и, аккуратно добавив ее к уже высившейся на кровати куче, спросила: – Почему бы не пригласить для этого профессиональных грузчиков?
Лицо моей матери исказил неподдельный ужас:
– Я никому не позволяю трогать мою одежду. Я очень разборчива в том, что касается моих вещей.
– Видимо, уже нет, – пробормотала я себе под нос и, посмотрев на ее наряд и повернувшись к Чэду, спросила: – Как ты влип в это дело?
