— Взять её, — бросил Викфорд своим людям.
Два наёмника с готовностью выкрутили женщине руки, и связав верёвкой, усадили на грубый деревянный стул. Викфорд прислонился плечом к большой стене камина, прижимая к телу раненую руку. В холле было сыро и гуляли сквозняки, и хотя на улице стояли последние дни лета, ему было холодно.
Сейчас бы погреться у огня…
Озноб колотил его всё сильнее.
— Послушайте, найрэ, — произнёс он, не сводя глаз с хозяйки дома, — мне нужно немного: лекарь, бутылка бьяхи, и узнать, кто хозяин этой стрелы. Вижу, что он вам знаком. И если всё это у меня будет, даю слово, я вас не трону, и мои люди здесь тоже никого не тронут. Но всё это мне нужно быстро. Вы меня понимаете?
Но хозяйка дома молчала и упёрто смотрела в тёмный угол. Викфорд подошёл, достал из ножен кинжал и поднёс его к подбородку найрэ Нье'Келин.
— Я вижу, что вы умная женщина. И вы знаете, что я добьюсь того, что мне нужно, так или иначе. Давайте не будем всё усложнять.
Найрэ Нье'Келин скосила глаза на кинжал и произнесла тихо:
— Лекарь есть. И бьяха найдётся, а чья это стрела я не знаю. Правда, не знаю.
— Неправильный ответ, найрэ Нье'Келин. Я обойдусь и без лекаря, и без бьяхи, но вот хозяина стрелы вам выдать все-таки придётся.
Он не собирался её пытать или бить, такое было не в его правилах. Он сражается с мужчинами, а её достаточно лишь припугнуть, и это самый короткий, чтобы путь получить желаемое. Викфорд по глазам видел — она и так всё расскажет. В этом замке её дети, слуги, хозяйство, а глупое упрямство найрэ Нье'Келин, просто дань бессмысленной балеритской гордости. И как бывает в итоге — гордость всегда тащит за собой горы трупов. Но сейчас Викфорд был слишком зол и слишком напуган собственной слабостью и перспективой умереть прямо здесь, на грязной соломе, чтобы вести долгие переговоры. Он лишь поднёс лезвие кинжала к глазу хозяйки дома и спросил:
— Вы хорошо подумали над ответом, найрэ? Покушение на королевского агата — серьёзное преступление. За пособничество — костёр. Вы хотите, чтобы мы всё тут сожгли? Брин? Тащи факел.
— Не надо факел! — раздался звонкий голос откуда-то со стороны тёмного провала лестницы. — Это моя стрела.
Викфорд обернулся и опустил кинжал. В сумерках на другой стороне зала стоял юноша — штаны, куртка, в руках шапка с пером. Лица было не разглядеть.
— А ты смелый, — криво усмехнулся Викфорд, — за это, пожалуй, смерть твоя будет быстрой. Иди сюда, если хочешь, чтобы найрэ Нье'Келин осталась жива.
Юноша вышел из темноты и сначала Викфорд услышал, как кто-то из его псов тихо присвистнул. А следом шепоток:
— Так это девчонка! Командора ранила какая-то балеритская замухрышка!
Вошёл Брин с факелом, и Викфорд, буквально выдернув его из рук, поднял вверх, чтобы разглядеть смелого стрелка.
«Балеритская замухрышка» шагнула в неровный круг света и, вскинув голову, посмотрела прямо Викфорду в глаза.
«В глазах фрэйи отражается зелень всех лесов Балейры». Почему-то слова этой песни пришли ему на ум когда он взглянул в её глаза. Не глаза — изумруды. Сомнений не было, перед ним стояла самая настоящая фрэйя. Очень, очень красивая фрэйя. И даже в мужской одежде, испачканной землёй и травой, даже с волосами собранными сзади в простой хвост и грязными руками, она была чудо, как хороша. Светлая кожа, тёмные брови изогнуты дугами, а губы… Викфорд почему-то подумал, что целовать такие губы должно быть безумно приятно. И на вкус они, как дикие ягоды. Должны быть такими. Розовые, и кажется, что чуть припухшие, словно от поцелуев, но не капризные, нет, скорее своенравные, только кривятся в презрительной усмешке.
— Добро пожаловать в замок Кинвайл, отважные тавиррские воины — гроза женщин, детей и дворовых кур, — произнесла девушка, отвесив шутовской поклон шапкой. — Надеюсь, наш петух проявил к гостям уважение и сдался сразу, как только увидел ваши шпоры? А если он сильно докучал вам, милорд Адемар, то уж простите его невоспитанность. Он такой же дремучий, как и все балериты, да к тому же ещё и замухрышка. Но вы всегда можете сжечь его на костре за… пособничество.
Сзади раздались смешки его людей, довольно тихие, но Викфорд их услышал.
А вот её глаза не смеялись. Эти глаза, холодные, как изумруды, и такие же острые, как грани этого камня, а в них столько ненависти и злости, что эту ненависть Викфорд ощутил на коже ледяным ужом, совсем как в том лесу, когда она выстрелила в него. Сомнений не осталось — это она. Отравленная стрела принадлежала ей.
И Викфорду показалось, что этот взгляд полный изумрудного льда и ненависти вошёл второй стрелой ему в самое сердце.
Ведьма! Настоящая ведьма!
А её слова, сказанные с такой издёвкой, прозвучали, как пощёчина. Хлёсткая и громкая, и Викфорд никогда не чувствовал себя таким униженным, как в этот момент. И это был момент его слабости, а слабости в себе он не терпел. На него нахлынула злость, такая сильная, что даже лихорадка под её натиском будто отступила.
Он положил стрелу на стол и бросил коротко своим:
— Развяжите хозяйку. А вы, найрэ, тащите всё, что обещали: лекаря, бьяху и свечей побольше, а не то я найду, чем посветить в этом амбаре. Ну? Чего застыли, найрэ? Живо! Или хотите, чтобы мои ребята перевернули всё здесь в поисках выпивки? А мы пока побеседуем с вашей дерзкой лучницей. Садись!
Он повелительно указал девушке на стул, но она лишь пожала плечами и ответила дерзко, без должного уважения:
— А если не буду, то что? Свяжешь меня и будешь угрожать кинжалом?
— Умереть захотела, пигалица? — спросил Викфорд, обходя её по кругу.
— Ты и так обещал вздёрнуть меня на воротах именем короля, — снова пожала она плечами.
— А тебе, как я вижу, жить совсем не хочется?
— А у меня выбор не богатый. Раз сам милорд Адемар обещал повесить меня на воротах, значит, так и так повесит, ведь я слышала, что его слово твёрже алмаза, — презрительно фыркнула девушка.
Викфорд снова услышал смешки, и не выдержав, рявкнул псам:
— Вон пошли! Я велел обыскать замок от чердака до подвала и выставить караулы, так какого гнуса вы всё ещё торчите здесь?!
Псы бряцая оружием удалились. Вернулась найрэ Нье'Келин со служанкой. Они взгромоздили на стол два канделябра, и возились долго, пока Викфорд не рявкнул и на них, чтобы они исчезли.
Когда все ушли, он подошёл к девушке, близко, так что между ними осталось расстояние не больше локтя и, глядя ей в глаза, спросил:
— Чем ты намазала эту стрелу? Что это за яд? Если хочешь, чтобы я сохранил тебе жизнь — отвечай! — и он демонстративно воткнул кинжал в деревянную поверхность стола.
— Ты и сам знаешь, проклятый тавиррский пёс! — воскликнула девушка, и глаза её блеснули. — Это не яд, это вся ненависть и слёзы нашего народа застыли в тех рунах, которые ты видел на наконечнике стрелы. Они убьют твой Дар, и ты умрёшь. Ты уже умираешь, я вижу, — прошептала она и торжествующе улыбнулась. — И может быть, я тоже потом умру, но тебя я точно заберу с собой!
