— Если это правда, то да, пугает, — ответила она честно, — и то, что меня пытались убить, и то, что на меня возлагают какие-то надежды, считая, что я какой-то Поток, и то, что меня ненавидят родственники Себастьяна и предстоящий поединок — меня всё это пугает! По правде сказать, меня пугает весь этот дом со всеми его обитателями.
— А я? Я тоже тебя пугаю? — спросил Альберт тихо.
В городе, на главном Храме зазвонил утренний колокол.
— Нам пора вниз, — произнесла Иррис, смутившись, подхватила платье и направилась к лестнице.
Не стоит тебе отвечать на этот вопрос!
— Ты боишься, что кто-нибудь увидит нас здесь, мило воркующими, и подумает что-то нехорошее? — спросил Альберт с усмешкой, видя её смущение.
— В общих чертах да, хотя когда ты произносишь это в такой манере, звучит это просто ужасно!
— Зато честность, как оказалось только что, похоже, единственное качество, которое тебя во мне привлекает. Так что, увы, хочешь ты этого или нет, придётся мне говорить правду, — он шагнул к лестнице опережая Иррис, — ты можешь не волноваться, здесь нас точно никто не увидит, не зря же я так любил это тихое место. А из всех ранних птах в этом дворце, мы, похоже, самые ранние. Никого кроме слуг ещё нет, да и те все на кухне, наверняка, обсуждают Милену, змею и предстоящий бал. Но раз тебя всё это смущает, что же, идём.
Он спустился вниз на несколько ступеней, но внезапно остановился, отчего Иррис едва не ударилась ему в плечо.
— А что тебе понравилось в этом сборнике? — он кивнул на книгу в её руках. — Там же одни трагедии, а это довольно странное чтиво для той, кто собирается счастливо выйти замуж.
Альберт преградил дорогу, и спуститься вниз, не прижимаясь к нему, она бы не смогла, и поэтому так и осталась стоять, закрываясь книгой, потому что смотрел он на неё так странно, словно хотел сказать что-то, но не решался. Вернее, он говорил одно, подразумевая совсем другое, и от его слов у Иррис сердце снова ушло в пятки.
Она поднялась на одну ступеньку вверх, чтобы не быть с ним рядом так близко, и ответила:
— Конечно, они трагичны… но мне нравится то, что автор в конце всегда оставляет героям надежду. А надежда — разве это не главный парус в жизни?
— Хм. Я думаю, что надежда — это ветер, Иррис, а парус — это стремление. И если есть надежда, то стремление толкает нас вперёд, — он понизил голос, — а что делать, если надежды нет?
Он смотрел на неё снизу-вверх, прислонившись к шершавой стене башни, и в его серых глазах плескалось жидкое серебро, и не было в лице ни ухмылки, ни улыбки, лишь какая-то необъяснимая жажда, и понятно было, что вопрос этот совсем не о поэмах…
И ей следовало бы сказать, что-нибудь в духе тёти Клэр, что всё в руках божьих, и что нужно молиться и уповать на Богов, про чистоту помыслов и смирение, и что блаженны верующие, но вместо этого она вспомнила своё письмо, сожжённое на мадверском побережье, и сказала просто:
— Тогда нужно надеяться на чудо.
Альберт покачал головой и спросил с горькой улыбкой:
— На чудо, говоришь?
— А ещё у Оллита в этом сборнике есть очень красивые обороты речи и рифмы получше, чем «любовь и морковь», — поспешила она перевести разговор на безопасную тему.
Он смотрел на то, как она теребит бутоны роз и лепестки падают на пол между ними, и произнёс:
— Ну, если говорить о моркови… я уже победил свой поэтический штиль, вернее сказать, у паруса моей поэзии появился свой ветер, так что я даже нашёл несколько новых рифм к слову «любовь».
— Боюсь даже предположить, каких, — улыбнулась Иррис, надеясь свести к шутке весь этот неловкий разговор.
— Хочешь услышать? Хотя я ещё не закончил писать, — глаза его блеснули, и он добавил тише, — только вот теперь из-под моего пера выходят одни трагедии, совсем как поэмы в этой книжице. Или, полагаешь, мне, как Оллиту, стоит добавить в них немного надежды? — он протянул руку, забирая у неё один из бутонов роз и их пальцы соприкоснулись. — Как ты думаешь, возможна ли надежда для героя моих стихов?
Как у него это получилось, Иррис не знала, но эта жажда во взгляде, отчаянье в его голосе и словах сдавили сердце, пальцы похолодели и ноги стали, как ватные. Эти слова заставили чувствовать себя виноватой, испытывать боль за что-то, чего она не могла осознать, манили и пугали одновременно, и смущали, бросая кровь в лицо и лишая воли.
И едва его пальцы коснулись её руки, воздух снова задрожал, наполняясь живым огнём и вихрь внутри неё ожил…
Она выронила розы и, подхватив платье, спешно отступила назад.
— Зачем ты это делаешь? Зачем? Ты не должен, — голос её сорвался, и она воскликнула в отчаянии, — не должен говорить мне таких вещей! Не должен смотреть на меня так, как сейчас! И говорить со мной таким голосом! Ты не должен соблазнять меня и выворачивать мне душу наизнанку! Я помолвлена, ты понимаешь это? Я невеста! Я скоро стану женой твоего брата! Какая может быть надежда?!
Последнее она почти крикнула.
— А если бы не была? Если бы ты не была невестой? — он шагнул вверх, встав на одну ступеньку с ней так близко, что она прижалась к стене всем телом и выставила перед собой книгу, как щит, останавливая его. — Если бы ты не была помолвлена? Скажи мне, дело только в этом?
— Пожалуйста… не надо. Не делай этого! Ты просил прощения за то, что было на озере, и я тебя простила, но сейчас ты снова делаешь то же самое! Ты сказал, что раскаялся… но ты… ты же обманул меня, — она почти прошептала это, и на глаза навернулись слёзы.
— Так значит всё, что мне осталось… надеяться только на чудо? — его лицо стало непроницаемым.
— Мы можем быть… друзьями.
Боги! Какая глупость!
— Друзьями? Друзьями?! Дуарх всё подери! — он ударил по стене кулаком, и голос его снова стал саркастичным, насмешливым и злым. — Вот уж кем мы никогда не станем, Иррис, так это друзьями, провалиться мне в пекло! Наслаждайся поэмами, Иррис. Тебе нравятся трагедии? Ну так скоро ты сможешь наблюдать их вживую!
Он смял хрупкий цветок, зажав его в кулаке, и пошёл вниз по лестнице.
А Иррис бессильно прислонилась к стене и ощутила, как внезапно дрогнула башня, и пол под ногами загудел, словно где-то под землёй, тяжело вздохнув, зашевелился огромный зверь. А потом раздался раскат грома, такой, что стёкла задрожали, но небо оставалось чистым. Иррис вернулась в обсерваторию и глянула в окно — над Грозовой горой поднимался плотный столб белого дыма.
Конец 1-ой книги.
