Как жарко! И дышать почти нечем!
Кровь прилила к щекам, и кожа, ощутив прикосновение этой волны, отозвалась дрожью предвкушения, вспыхнула желанием, запылала на лице, на руках, даже под платьем, под книгой, которую Иррис, как щит, прижимала к груди. И всё внутри сжалось от странного сладкого предчувствия, названия, которому у неё не было.
Она опустила глаза, пытаясь усилием воли погасить это пламя в себе, и произнесла тихо:
— А ты мог бы быть капитаном…
— Да? — спросил Альберт, тоже понизив голос. — Это почему же?
Иррис сделала шаг в сторону, так, чтобы между ними оказался не только стол, но и две больших стопки с книгами, которые закрывали её почти до шеи.
— Потому что ты любишь ветер и свободу, — произнесла она медленно, трогая пальцами углы толстых фолиантов, пытаясь их выровнять и не глядя Альберту в глаза, — и потому что ты из тех, кто может быть только первым. Кто может бросить вызов Богине Айфур и сражаться с ней на равных. Кто лучше умрёт, чем сдастся. Ты одинок, но не боишься быть одиноким, потому что те, кто идут первыми — одиноки всегда.
— Быть первым? Было бы ради чего, — произнёс он изменившимся голосом, в котором прозвучали хриплые ноты, — всякому парусу нужен свой ветер, Иррис… Даже если этот ветер штормовой. И я согласен — странно слышать, как кто-то другой произносит вслух твои мысли и чувствует то же, что чувствуешь ты.
Вторую волну она не видела, она просто почувствовала её всем телом. Не сбивающую с ног, не обжигающую яростным пламенем — невидимые тёплые руки обняли её всю, и невозможно было не поддаться такому объятью. На какое-то совсем короткое мгновенье она закрыла глаза, отдаваясь этому теплу и впитывая прикосновение кожей.
Вихрь растворил в себе огонь и распался, скользнул по щеке ласковым дуновением, сплетаясь с тем невидимым теплом, что обнимало её сейчас…
Никогда Иррис не испытывала ничего подобного. Это было ни на что не похоже и так волшебно, что пальцы её дрогнули, сдвигая фолианты, и стопка книг обрушилась на пол, погасив чудесное видение.
— Извини, я такая неловкая, — пробормотала она и бросилась собирать книги.
— Я помогу, — Альберт обогнул стол.
Иррис схватила четыре фолианта и спешно отошла на несколько шагов назад. И чтобы скрыть смущение и успокоить бешено бьющееся сердце, спросила:
— А куда ведёт эта лестница?
Боги милосердные! Что это такое было? Как же неловко…
Он ведь тоже почувствовал это!
— В башню. Там находится обсерватория. Хочешь посмотреть на звёзды? Идём, — он положил книги на стол и направился к двери.
— Но… сейчас же день, мы же ничего не увидим! — произнесла она удивлённо.
Идти с ним в башню? О, нет!
— Я бы пригласил тебя туда ночью, — усмехнулся Альберт, разглядывая с прищуром её лицо, — но, боюсь, ты поймёшь это превратно. Звёзд, конечно, не обещаю, но ты увидишь самую точную подзорную трубу, и ещё там очень красиво. Не бойся, я буду вести себя хорошо. Обещаю, что тебе там понравится.
И он исчез за дверью.
Наверное, если бы он стал её уговаривать, она бы отказалась, но он просто взял и ушёл, а Иррис, вдохнув и выдохнув несколько раз, подхватила одной рукой платье и пошла следом.
Почему она пошла за ним?
Этого она не знала.
Винтовая лестница делала поворот за поворотом, и казалось, она никогда не закончится. Иррис так и шла, прижимая к груди книгу, как будто это была какая-то защита, способная прикрыть её сердце.
Обсерваторию — большое круглое помещение, состоящее из одних почти окон — венчал прозрачный купол. Часть стёкол по бокам заменяли витражи с изображением созвездий: Парус, Лучница, Стриж, Тур…
Витражи отражали цвета стихий, Лучница сияла голубым, а Стриж светился чёрно-красным. Мозаичный пол из терракотовой плитки украшал малый круг прайдов. Подзорная труба и в самом деле стояла здесь же, на большом постаменте, а ещё множество странных приспособлений и устройств, названий которых Иррис не знала, но встречала их изображения на гравюрах в книгах о морском деле.
Обсерватория выглядела заброшенной — мебель в плотных чехлах из белой ткани, а пол и подоконники покрывал слой пыли. Войдя внутрь, Альберт сразу же открыл несколько окон, и лёгкий утренний ветерок разогнал застоявшийся воздух в башне.
— Как красиво! — воскликнула Иррис, рассматривая утренний город, море и Грозовую гору. — Я даже не могла подумать!
Вид из башни и в самом деле был преотличный.
— Я же говорил, что тебе здесь понравится, — Альберт осторожно снял чехол и повернул стоящую на треноге подзорную трубу.
— Но почему тут такое запустение?
— Наш старый астролог умер, а новый пользуется башней Гасьярда, уж не знаю почему. Но когда-то давно я много времени проводил здесь, глядя на звёзды и беседуя со старым Имансом. Вот уж кто знал, кажется, обо всём в этом мире, и мне жаль, что он умер, я бы хотел снова посидеть с ним здесь и поговорить. Думаю, я заберу эту башню себе. Сомневаюсь, что она нужна в этом доме хоть кому-то.
— Здесь можно рисовать, — произнесла Иррис задумчиво, обходя большой зал по кругу.
И в окнах вид открывался один прекраснее другого: на Грозовую гору, на море, на черепичные крыши Эддара, спускающиеся к голубой бухте, на лесистые холмы и далёкие горы и даже на большой дворцовый сад.
— Я бы хотел увидеть твои картины, — сказал Альберт.
— Увы, они все остались в Мадвере, — ответила Иррис грустно, — и не сомневаюсь, что моя тётя выбросила их, как только карета со мной скрылась за поворотом. А может, отдала их в приходскую школу, но в любом случае она от них избавилась так же, как и от меня. Я привезла с собой всего три.
— Почему ты жила у тёти?
Она задумалась на мгновенье, а потом вдруг, сама не зная зачем, стала рассказывать о своей прошлой жизни. О матери и отце, о коротком замужестве, разорении, и о том, как оказалась в доме тёти Огасты.
Он поймёт.
Ведь он тоже рос без матери, и у него тоже не было выбора, разница между ними лишь в том, что отец её любил, и, наверное, поэтому, она не разучилась верить в людей. А ещё в том, что Альберт, в отличие от неё, теперь свободен, а она всегда была связана путами долга, приличий или предстоящим замужеством.
Он слушал молча, иногда задавал вопросы, но лицо его было задумчивым и серьёзным, и он не шутил, как обычно, не насмехался, и это странное внимание с его стороны было Иррис приятно. Приятно ещё потому, что как бы глупо это не звучало, но из всех, кто окружал её последнее время, именно Альберт казался единственным, кто мог понять, что она чувствует на самом деле. И ей хотелось выговориться, хотя где-то внутри, рассудком, она понимала, что делать этого не стоит.
