И его взгляд задержался у неё на губах.
Иррис почувствовала, как её лицо заливает краска. Он впервые был так близко, и его голос, бархатный и тихий с лёгкой хрипотцой, словно трогал обнажённые струны в её душе. А этот взгляд был настолько красноречивым, что у неё кровь прилила к губам, и ей показалось, что он коснулся их невидимым поцелуем. Она смутилась и отвела взгляд, а Себастьян тут же убрал руку от её лица, и, распахнув веер из алых перьев, Иррис принялась усердно им обмахиваться, пытаясь успокоить сердце.
— Тебе очень идёт этот румянец, — прошептал он, чуть наклонившись к уху.
— Если так ты пытаешься меня успокоить, то… эффект у этого совершенно обратный, — пробормотала она, не глядя на него и услышала, как Себастьян рассмеялся.
И она сама нервно рассмеялась в ответ.
— Хорошо, хорошо! Я не буду смущать тебя сейчас, моя милая Иррис, — он пересел на сиденье напротив, но продолжил её разглядывать. — Я поцелую тебя на помолвке.
От этих слов она зарделась вся, словно роза, под стать своему платью.
Они были наедине и довольно близко, и, кажется, впервые по-настоящему, с самого дня её приезда сюда. И это было очень волнительно и странно.
Она ведь была замужем за Эрхардом. И она волновалась в день помолвки, и в день свадьбы тоже. Нравился ли ей Эрхард? Пожалуй, да. Он посватался, отец спросил её согласия, и она не была против, потому что…
… а что она вообще видела в жизни? Уединённое побережье, два городка — Маленькая и Большая Мадвера, все жители знают друг о друге всё, и когда рождается мальчик или девочка, уже известно, кто на ком он женится или за кого выйдет замуж при благоприятных обстоятельствах. С Иррис было сложнее, но всё же Эрхард был очень удачной партией. Он был молод, симпатичен и богат, довольно начитан, образован и мил. И так должно было быть, поэтому она сказала «Да».
И ей, как невесте, полагалось испытывать к нему уважение и почтение, и она испытывала. Любовь в таких браках могла быть, а могло не быть… но Иррис была практичной девушкой, и несмотря на то, что сочиняла стихи, она понимала, что любовь — это что-то такое, о чём всегда пишут в книгах, но что почти не встречается в обычной жизни. Что-то мимолётное, как цветение вишнёвых садов, которое длится всего пять дней в году. Как её наставляла тётя, любовь рождается с годами, и над браком нужно работать, потому что брак — это обязанности.
О страсти она слышала лишь из разговоров горничных, но это было что-то неприличное и пошлое, о чём они всегда судачили шёпотом и нервно хихикали.
Страсти в их браке не было. Не было и любви… наверное. Потому что в браке с Эрхардом она никогда не испытывала того, что происходило с ней последнее время.
И это её пугало.
Сначала Альберт, там, на озере, и после — в деревне среди виноградников… А теперь вот Себастьян. Почему в жилах у неё закипает кровь? Почему горит лицо и внутри всё сплетается в сладкий клубок, а в голову лезут странные мысли, которых не должно быть в голове приличной женщины?
Может, это и есть любовь? Или страсть? Та, о которой так много говорит на кухне прислуга, когда думает, что её никто не слышит, а у Иррис очень хороший слух…
Ей бы хотелось узнать, что это такое.
— Ну, вот мы и приехали, — произнёс Себастьян, глядя в окно, — а теперь, милая Иррис, выше голову и ничего не бойся.
***
— Цинта, тебе никто не говорил, что ты ужасно приставучий тип? Чего ты за мной увязался? — спросил Альберт, когда они подъехали к воротам Большого дворца.
— Чутьё мне так подсказывает, — уклончиво ответил слуга.
— Опять чутьё? — усмехнулся князь. — Я же тебе обещал.
Альберт посмотрел в окно. Идеальный парк — пальмы, кипарисы и розовые клумбы, старые оливковые деревья, озеро с лебедями. Большой дворец виднелся вдали, на вершине холма, в окружении кедров и магнолий. По мощёной красным булыжником дороге двигалось несколько карет — гости собирались на приём.
Альберт смотрел на родной дом и думал о том, как же давно он не был здесь. Кажется, десять лет.
Он представил себя на месте отца в его приёмном зале в Башне Уважения, где тот любил сидеть за массивным столом из чёрного кедра, принимать посетителей и проводить советы, и подумал, что если он станет верховным джартом, то отведёт себе другую комнату для приёмов. А Башню Уважения с её мрачными коридорами, бордовыми стенами и панелями из красного дерева вообще закроет навсегда.
Если он станет верховным джартом…
Хотя, может, Цинта и прав? Может, ему и не нужно всё это? Может, поговорить с тётей Эверинн, взять отступные и уехать куда-нибудь, да вон хоть в Рокну, купить дом и жить, забыв всё это? Там его никто не знает, и можно начать жизнь с чистого листа…
Может быть…
Но даже если принять предложение тёти, ему всё равно следует быть очень осторожным. Нужно сделать так, чтобы каждый в их семье рассчитывал на него, надеясь получить в союзники. До самого последнего момента.
А для этого ему придётся всё-таки разобраться с Книгой и не сглупить в следующий раз, думая о девушке с арбалетом. Ему нужно выбросить её из головы и сосредоточиться на главном. Ведь Книгу нельзя просить каждый день, ему просто не хватит сил, а если всякий раз она будет вытаскивать из него воспоминания о Рите…
Ему нужно забыть её.
Забыть обязательно.
Во что бы то ни стало.
И он забудет её…
Забудет…
Уже забыл.
Иначе ему не победить.
И даже если вся эта борзая свора родни набросится на него сейчас, он будет молчать и отшучиваться ничего не значащими фразами. Он сделает вид, что его интересуют только деньги — бросит им эту кость, и пусть думают, как его купить. Он не станет драться с Драгояром, хотя можно было бы пройтись по его самодовольной роже, и даже не станет называть его идиотом. Он не будет говорить гадостей о красоте Милены и тщеславии Таиссы, он сядет, как обычно, в конце стола, чтобы не привлекать внимания. И, пожалуй, ему стоит присмотреться к Себастьяну, если уж он решит принять предложение тёти Эверинн.
— Почему ты опять оделся в чёрное? — спросил Цинта.
— Это? Дань уважения моему отцу.
— Что? Я не ослышался? — слуга покосился на Альберта.
— Он заставлял меня надевать чёрное, чтобы я не считал себя равным моим братьям и сёстрам, — ответил князь задумчиво, — с тех пор привычка ходить в чёрном так и осталась.
— А я-то думал, что ты просто хочешь выглядеть зловеще.
— Если тебя это утешит, то да, я хочу выглядеть зловеще, совсем как настоящий стриж, — усмехнулся Альберт. — Приехали!
Большой дворец впечатлял обилием красок: розовый, бежевый, терракота и жёлтый. Изящные восьмиугольные башни по углам, внутри выложено мозаикой роскошное патио, в центре которого находился сад с маленьким прудом. По периметру внутреннего двора — длинные галереи арок, лежащих на плечах витых колонн, и над ними фризы, украшенные пеной каменных кружев. Над центральной башней остроконечный шпиль, а в центре башни огромная чёрная птица из обсидиана — стриж, символ прайда.
