Но это был очень краткий миг.
— Нет! Отпусти меня! Отпусти! — воскликнула она, упираясь руками в его грудь и отталкивая.
И он отшатнулся, а Рита размахнулась и изо всех сил ударила его по лицу. И ещё раз, тыльной стороной ладони, оцарапав его губы перстнем.
— Ты что себе позволяешь! Да… как ты смеешь? Я помолвлена! — почти крикнула она.
Он опешил и от неожиданности разжал руки.
— Наглец! Как… как ты мог? — воскликнула она горько.
— Вот, значит, как! Помолвлена? Как внезапно! — он преградил ей путь, опустив руки на ствол дерева, нависнув над ней и тяжело дыша. — Что же ты раньше молчала?
Его затопила бешеная ярость. И разочарование. И боль… от того, что она его отвергла.
Помолвлена!
— Ты лжёшь мне, да? Лучше скажи… что я тебе не по нраву. Просто скажи мне это! — его глаза горели, и в них плясал огонь. — Я ведь сегодня спас тебе жизнь… дважды.
— И ты решил, что вправе требовать за это плату? А ещё лучше — взять её силой? — воскликнула она зло. — Ты мог бы оставить меня там, у озера!
— Плату? Взять тебя силой? Дуарх тебя раздери, да я в жизни ни одной женщины не взял силой!
Он вытер с губ кровь тыльной стороной ладони и, наклонившись, произнёс с глухой яростью:
— О, разумеется, синеглазка, я хотел бы получить такую плату, тем более, что должница сама намекала мне на это, показывая свои ножки! Но ты же, оказывается, помолвлена, лгунья!
Она снова толкнула его руками в грудь и воскликнула хрипло:
— Намекала? Да как ты смеешь! Подонок! Жаль, я не застрелила тебя там, у обрыва!
Она нырнула ему под руку и бросилась бежать вверх по улице, а Альберт так и остался стоять, прижав ладонь к оцарапанным губам.
— Проклятье! — прошептал он, уставившись невидящим взглядом в костёр.
Он ничего не мог поделать — разочарование, боль и злость захлестнули его в одно мгновенье, сплелись клубком змей внутри и ужалили в самое сердце. И губы горели так, словно она только что прижгла их клеймом позора.
Под его взглядом костёр вдруг ожил, взвился огненным языком, лизнув камыши у пристани, и они вспыхнули тут же, просто взорвались огненным вихрем, и сноп искр, ударив в небо, посыпался бисером на чёрную воду. Следом загорелись деревянные мостки, ведущие к воде, огонь покатился волной и взобрался на стог сена, а за ним полыхнули лодки, сложенные на берегу…
— Альберт! Альберт! Что ты делаешь! Мирна-заступница, да что же он такое творит!
Цинта подбежал и принялся трясти князя за плечо, но тот только смотрел невидящим взглядом на огонь, и огонь плясал безумный танец, словно повинуясь безмолвному приказу хозяина. Языки пламени взметались к небу один выше другого, гул стоял такой, что народ бросился прочь с площади с криками: «Пожар! Пожар!».
— Да очнись ты! Ты же спалишь всю деревню! — кричал Цинта, не переставая трясти князя.
— Плевать…
— Ох, прости меня Мирна-заступница! — недолго думая, Цинта схватил с земли глиняную бутылку и ударил ею князя по голове.
Пламя враз опало, рассыпаясь на тысячи искр, задымило и стало угасать, доедая остатки стога, а Альберт без сознания упал на жухлую траву.
***
Он проснулся утром в доме на кровати. Солнце стояло уже высоко, за занавеской, натянутой от печи, хлопотал Цинта, гремя тарелками, и беседовал с хозяйкой о том, как правильно готовить омлет.
Болела голова, муторно и нудно, и на лбу лежал здоровенный капустный лист. Альберт отшвырнул его и, запустив руку в волосы, нащупал на затылке шишку размером с голубиное яйцо.
— Цинта? Эй!
Лохматая голова тут же показалась из-за занавески.
— Доброе утречко!
— Доброе? Что-то не похоже… Что вчера произошло? — спросил князь, морщась. — Воды дай.
— А ты… что помнишь… из вчерашнего? — спросил Цинта, как-то с опаской протягивая ему глиняный кувшин.
— Пожар был, а потом я, кажется… вырубился? Так что случилось?
Цинта выглянул в комнату — хозяйка ушла во двор за яйцами, и произнёс тихо:
— Обещай, что ты не погонишься за мной с вертелом!
Альберт сел на кровати, держась руками за виски.
— Не погонюсь, говори уже, башка трещит, сил нет.
— А ещё, что ты не попытаешься меня убить каким-нибудь другим… способом, — добавил Цинта, оставаясь на расстоянии пяти шагов.
Альберт поднял глаза:
— Что-то ты темнишь, таврачья душонка, что случилось? Говори!
— Нет, ты мне сначала пообещай, что и пальцем меня не тронешь.
— Ну ладно, ладно, обещаю, так что ты опять натворил? — князь выпил воды и приложил к макушке мокрую ладонь. — Силы небесные, где это я так приложился?
— Ты вчерась полез к найрэ Рите, но, видать, что-то ей это совсем не понравилось, и она тебя оттолкнула.
— Это-то я помню, — он дотронулся до оцарапанной губы.
— Ну и ты хотел спалить всю деревню, а я тебе не дал.
— Что значит «ты мне не дал»?
— Я ударил тебя бутылкой по голове, — сказал Цинта, на всякий случай отойдя подальше, — а потом сюда притащил.
— Цинта! Какая же ты всё-таки скотина! — воскликнул князь и добавил, но уже без особой злости. — Я даже не знаю, что хочу с тобой сделать.
— Ты обещал меня и пальцем не тронуть!
— Ладно. Обещал. А если бы ты убил меня?
— У тебя крепкая башка, мой князь, да и я так … легонько.
— Я припомню тебе это «легонько»! Проклятье! Где Рита? Нам надо выезжать…
— Эээ, тут такое дело…
— Ну что ещё?
— Пообещай, снова, что не убьёшь меня.
— Цинта, гнус тебя задери? Что ты натворил? Огрел по башке ещё кого-то? — раздражённо спросил Альберт.
— Пообещай, мой князь, — Цинта отступил ещё на шаг.
Князь встал и произнёс хрипло:
— Если ты не скажешь, то я прямо сейчас затолкаю тебя в эту печь, — Альберт кивнул на открытую заслонку, за которой виднелись глиняные горшки.
— Ладно! Ладно. Только не злись! Но так было лучше для… всех нас.
— Да скажешь ты уже или будешь рожать до вечера?!
— Я дал Рите коня и отправил её в Фесс на рассвете.
Если бы можно было убить взглядом, то, вне всякого сомнения, Цинта упал бы замертво.
— Что ты сделал? — князь поставил кувшин с водой на стол. — Ты спятил? Отпустил её одну? Забыл, что в неё стреляли?
— Альберт, так будет лучше. И, я уверен, у неё всё уже хорошо. Я попросил хозяйского племянника проводить её до городских ворот, тут дорога-то идёт сплошь по виноградникам, кого тут встретишь?
