Но эта боль? Откуда она знает о ней?
Из памяти чужих вещей...
Может, поэтому она всякий раз бросается на Рикарда, стараясь увеличить расстояние между ними? Чтобы однажды он не стал ближе, не стал ей дорог? Ведь где-то в глубине души она чувствует, что он враг. Так пусть лучше он её ненавидит. Потом будет не так больно...
А он будто знает, что она делает, и получается всё наоборот. С каждым разом он всё ближе, и лезвие ножа, на котором они стоят, всё тоньше...
Проклятье!
Но в одном он точно прав — надо убираться отсюда.
Она сгребла всё в сумку, стараясь не смотреть на Рикарда.
— Так теперь ты мне веришь? — спросил Рикард, поднимая арбалет.
— Верю? Да ни капли! — воскликнула Кэтриона. — Но разве у меня есть выбор?
Рикард рассмеялся.
— Ты права...
Она пристегнула сумку к седлу, а он подошел и встал рядом на расстоянии не больше двух локтей.
— ...но я ни делал ничего из того, в чем ты меня обвиняла. Просто поверь мне. Хорошо?
— Хорошо. Мы заключим... временное перемирие, пока не доедем до постоялого двора. А там ты все мне расскажешь и ответишь на все мои вопросы. Идет? Или я прирежу тебя прямо здесь, на радость псам!
— Идет! — улыбнулся он. — Леди, разбирающаяся в камнях. Я отвечу на все твои вопросы. Так, значит, мир?
Он положил руку на луку седла.
А она вдруг отогнула мизинец и протянула ему с ухмылкой:
— Мир.
Их мизинцы сцепились, а лицо Рикарда стало снова непроницаемым и холодным.
Он находит её в камышах на изогнутой старой иве, что нависает над самой водой. Там её убежище — он знает.
Ветка ивы, как мост над самой гладью пруда, и иве этой, наверное, лет триста, таким толстым кажется её ствол, а на ветке, на которой она прячется, можно и скамью поставить.
Он пробирается осторожно, стараясь её не испугать. На колокольне прозвонили вечер, и с кухни разносится запах жаркого — пора ужинать, мать обеспокоена и посылает его найти сестру, которой весь день нигде не видно.
Но Рикард знает — она там, в этих ветвях, зализывает свои раны.
Она всегда прячется там, если ей больно. Она никогда не при ком не плачет. Даже если порежет руку...
Никогда... даже когда падала с забора или неудачно кувыркалась в пылу их веселых игр, ни ободранные локти или колени, ни заноза, порез или ожог не могли заставить её плакать при нем. Она только хмурилась и закусывала губу.
И говорила:
— Вот видишь, мне не больно.
Словно повторяла это для того, чтобы самой поверить.
Пруд затянут ряской, и по его поверхности плавают огромные блюда из листьев кувшинок с фужерами лиловых цветов, и камыш, точно верный страж, скрывает её убежище от посторонних...
— Мама зовет к ужину...
Она сидит, опустив ноги, и водит палкой по воде.
— Я не хочу есть.
— Мама расстроится, ты же знаешь.
— Уйди, я не хочу тебя видеть! Предатель! Ты бросаешь меня!
— Послушай, — Рикард садится рядом, — я тебя не бросаю. Я же не навсегда уезжаю. Потом я вернусь и... даже, если хочешь, я женюсь на тебе... при... определённых условиях. И больше не уеду...
— Женишься на мне? — она поворачивается к нему, и на лице снова лукавая ухмылка.- И мы всегда будем вместе?
— При определенных условиях!
— И при каких же? — она отбрасывает палку и смотрит на него с вызовом.
— Если ты будешь себя вести, как леди, и вырастешь красивой. Если у тебя не будет ободранных коленей и ссадин на руках, и если ты будешь уметь очень хорошо танцевать.
Мать всё сокрушается, что не может сделать из неё настоящую леди...
— Ты же опять соврешь! Ты обманешь меня! Ты всегда меня обманываешь!
— Давай поклянемся, если не веришь мне.
— Поклянемся? Кровью! Лимонами! И зеленым крыжовником! — восклицает она с ухмылкой, зная, как он ненавидит зеленый крыжовник и лимоны.
— Как скажешь!
Она снимает с шеи ожерелье — диск из двух половинок: золотое солнце и серебряная луна на цепочке — и разделяет его пополам.
— Ладно, ты будешь солнцем, так и быть, а я могу быть луной. Клянись, что не снимешь его, пока не вернешься ко мне!
— Клянусь...
Они скрепляют клятвы кровью, как и положено. А зеленый крыжовник придется съесть тому, кто нарушит клятву первым.
Они надевают на шею половинки ожерелья, и она протягивает ему мизинец:
— Мир?
— Мир.
Глава 15. Ложь, в которой нет лжи
— А тебе не кажется странным то, что на нас напали сразу же, как только отряд Нэйдара скрылся из виду? — спросила Кэтриона после того, как они перешли с рыси на шаг, ехали уже долго, и лошадям нужно было отдохнуть.
Рикард посмотрел на неё искоса. Нельзя сказать, что такая мысль не приходила ему в голову.
Да, Карриган принял его довольно прохладно, но чтобы вот так глупо устроить засаду? К тому же Песчаные псы... едва ли он мог за день притащить их с далекого юга. Нет. Скорее, нет.
— Не думаю, что это Туры. Впрочем, это можно проверить. Посмотрим, как они будут вести себя, когда вернутся. Не стоит им рассказывать сразу о том, что произошло.
— Не стоит им вообще что-то рассказывать, — добавила Кэтриона.
Они подъехали к постоялому двору, когда тень от горы, за которую ушло солнце, накрыла собой дорогу и реку, перегороженную когда-то камнепадом. Здесь река разлилась, превратившись в большое озеро, по глади которого плавали многочисленные утки и гуси. Тут же стояла мельница, и вода, падающая из озера вниз, стучала по деревянным лопаткам большого колеса. За мельницей несколько телег, груженых зерном, большой загон для овец, сыроварня — хозяйство протянулось вдоль всего берега. А по другую сторону дороги стояли телеги с корзинами яблок, бочки, дробилка и пресс. И его большое колесо, неторопливо таскал по кругу длинногривый мерин. Осень — время сидра в этих горах.
Постоялый двор с большой коновязью был полон тех, кто привез на мельницу зерно, и в ожидании своей очереди они мирно потягивал сидр за длинными столами, толкуя о хозяйственных делах.
И это было хорошо. В таком месте, открыто псы нападать не станут.
