– Хороша реакция, когда голова лопается.
– Какого рода реакция, восторженная или шокирующая, значения не имеет.
– Привет! Тогда надо организовывать экскурсии в морг, рассматривать штабеля покойников как оригинальную инсталляцию – эффект обеспечен. Искусство, как тебе должно быть известно, есть художественное осмысление действительности и должно служить удовлетворению одной из высших потребностей человека – потребности в прекрасном, в создании и созерцании красоты.
– Ну, ма-ама! – протянула Любаня. – Что ты как на лекции из позапрошлого века? Ты еще процитируй папу, который говорит, что самая лучшая картина та, на которую приятно смотреть, разлепив глаза утром, или вечером на противоположной стене от кресла.
– Папа говорил то же самое, что и я. Только более приземленно. Для бестолковых. Ты слышишь этот звук?
– Какой звук? – удивилась дочь.
– Грохот костей. От ваших теорий, речей и картин переворачиваются в гробах скелеты великих живописцев прошлого.
Анна Аркадьевна восстановила дыхание, сердце билось спокойно и ровно. Продолжили путь. Не успела рассказать, что на той выставке были полотна, изображающие кошек и других животных с большими человеческими глазами. В реальности у кошки вертикальный зрачок-прямоугольник, у собак нет белка, у других животных… Ни у каких животных нет человеческих глаз! Мальчик-художник был безусловно талантлив. В глазах чудищ и боль, и страх читались, и мучительное детство, и опыт извращений, и отчаяние, и безысходность – трусливая, но гордая.
С шоссе они свернули на боковую улицу частных домов, похожую на ту, где квартировала Анна Аркадьевна. Кисловодские домовладельцы не знают своего счастья. Жить в крупном городе, иметь свой дом с участком земли, с огородом, садом, цветниками, лужайкой и прочим сельским наслаждением. Париж, Нью-Йорк, Берлин да и Москва – любой мегаполис опушен в предместьях коттеджами, где могут себе позволить жить люди с достатком выше-выше среднего. Хотя ни дом Татьяны Петровны, ни владение дяди Паши, к которому они подошли, назвать нуворишескими коттеджами нельзя. Неказистые домишки, отцами построенные, сыновьями подновляемые, а внуки называют отеческое гнездо дачей и ждут, когда предки преставятся и можно будет загнать участок по хорошей цене или отгрохать здесь настоящий коттедж.
Вместе с этими домами уйдет история семьи, рода, фамилии. Потому что история – это то, что можно потрогать руками: бабушкин сундук, мамино трюмо, дедовы ордена, отцовская фуражка. Недаром музеи придумали. Куда уйдет семейная память? В нечто виртуальное, в компьютерное облако. Раньше брали фотоальбом со снимками, уголками вставленными в полукружья прорезей. Рассматривали под родительские пояснения каких-то теть и дядь, двоюродных бабушек и дедушек, погибших на войне, неведомых многоюродных братьев и сестер. Было ощущение причастности к роду-племени. Теперь – слайд-шоу на компьютере или планшете недавних событий: французский замок на фоне меня, я на пляже, мы в горах. Каким будет мир без материальной памяти? «Хватит сетовать, – осадила себя Анна Аркадьевна. – Мир как-нибудь справится. А ты напоминаешь плакальщицу по русским печам в домах. С ними было так уютно!» И тут же мысленно привела еще один аргумент плакальщицы. Даже деньг, заветных купюр, теперь в кошельке немного. Основные деньги в виде цифр бегают по виртуальным сосудам банков.
Они вошли в калитку, и на деревянный звук хлопнувшей дверцы выбежала собака. Хромая трехногая дворняга лаяла с ожесточением старого легионера-инвалида, пристроившегося в охранники, изображавшего ярость и способного испугать разве что ребенка.
– Тише, тише, спецназовец! – примирительно подняла руки Анна Аркадьевна.
– Полкан, заткнись! – прикрикнул Юра.
На лай собаки вышли хозяева. Их оторвали от дел. Дядя Паша держал в руках пилу-ножовку, тетя Ира была в фартуке, руки в мучной пыли. Гостей явно не ждали.
– Здрасьте! – с фальшивой бодростью заговорил Юра. – А мы тут к вам пришли, в смысле заглянули. Чтобы в смысле посмотреть на ваших, дядь Паш, котов.
Хозяева продолжали молчать, переваривая информацию.
Анна Аркадьевна шагнула вперед, в движении, оглянувшись на Юру, прошептала, четко артикулируя: «Мальчишка! Смотри, как надо».
– Меня зовут Анна Аркадьевна. Квартирантка Татьяны Петровны и ее сына Юрия, который вам прекрасно знаком. Он имел неосторожность сказать, что здесь живет художник, и я настояла на данном визите. Если мы не вовремя, то задним ходом двинемся назад.
Первым заговорил дядя Паша. Аккуратно и медленно, что жутко понравилось Анне Аркадьевне (аккуратно и медленно, как рыцарь, слагающий меч), положил пилу на землю.
– Да чего уж там, – сказал он. – Пришли так проходите.
Его жена мучными руками теребила фартук. Эти люди также отвыкли от незваных гостей, как и всякие другие – отелефоненные.
– Представь нас, Юра! – обратилась к мальчику Анна Аркадьевна.
– Чего? Так все ясно. А, да… Это Анна Аркадьевна, а это Павел…
– Васильевич.
– Ирина…
– Матвеевна.
Анна Аркадьевна пожала им руки. С лучезарной улыбкой. Руку Павла Васильевича в машинной смазке и руку его жены в мучных катышках.
– Пельмени леплю, – извинилась Ирина Матвеевна, чью руку Анна Аркадьевна буквально отодрала от фартука. И хитро подмигнула: – Незваный гость хуже татарина? Это выражение, мне кажется, устарело. Знакомые мне татары…
– Мировые ребята! – перебил Павел Васильевич. – Все татары отличные честные работники!
– Всех не знаешь, – обрела полноту голоса Ирина Матвеевна, – за всех не ручайся. А вот от нас по улице три дома – Борька-татарин женился на Верке. У нее трое детей от первого и следующих мужей, да мать с отцом, да тетки и дядья – все розвальни старые, да их приспыски… отпрыски. Всех Борька привечает, помогает, тянет. Золотой мужик. Свечки за него в церкви ставить, хоть и нехристь.
Татары сняли первичное напряжение. Анна Аркадьевна и хозяева поняли друг друга. Только Юра хлопал глазами, не понимая, почему вдруг старики стали вась-вась.
В другой ситуации Анна Аркадьевна объяснила бы ему, что почувствовала в Ирине Матвеевне и Павле Васильевиче безбрежную эмпатию, такую же как в его матери. И постаралась выражением лица, улыбкой, жестами показать, что она с ними одной крови.
Эмпатия, если попросту, – сопереживание, сочувствие. Шире – способность одного человека воспринимать, чувствовать эмоции другого человека, разделять его переживания как собственные.
У Анны Аркадьевны когда-то был воздыхатель – Чертовский Умница, который утверждал, что в русской нации, исходя из истории с ее бесконечными войнами – кровавой, жестокой истории, вековой, вплоть до Второй Отечественной, по Дарвину, по естественному отбору, должен был сформироваться защитный механизм – охраняю, защищаю свое гнездо, за моим забором хоть трава не расти. Вместо этого – ненаучно – у русских, особенно у женских особей, развилась эмпатия.
