Направляюсь в сторону леса, чтобы найти место, где можно помочиться, когда на стоянку отеля въезжает не знакомый мне белый угловатый седан. Я не обращаю на него особого внимания, потому что адреналин уже начинает выветриваться и усталость снова берет свое. Но седан резко останавливается прямо передо мной. Я делаю шаг назад и нашариваю пистолет, которого у меня на самом деле больше нет. Потом замечаю, что за рулем сидит Гвен. Мы смотрим друг на друга в течение нескольких долгих секунд, потом я перевожу взгляд на заднее сиденье. Дети тоже в машине – тихие и подавленные.
– Залезай, – говорит Гвен. – Поехали отсюда.
– Некуда ехать, – отвечаю я ей. – И нам нужно поговорить. Сейчас.
14. Гвен
Выглядит Сэм плохо. Вид у него бледный, усталый и глубоко несчастный, на лице пролегли морщины, которых я не замечала прежде. Не знаю, что он видит, когда наклоняется, чтобы взглянуть на меня через открытую дверцу машины, но он садится внутрь и захлопывает дверь. Я немедленно трогаю машину с места.
– Куда мы едем? – Даже голос у него усталый.
Сэм так и не спал, я уверена в этом. Как и я, он измотан до предела.
– Подальше от всей этой гадости и этого проклятого городишки. Мне звонил Майк. Он сказал, что тебя выпустили под залог, и сообщил, где тебя подобрать. А где он сам? – Сэм не отвечает. – Не важно. Поехали домой.
– Дом нам больше не убежище, – говорит Сэм. – Останови машину.
Я еще не выехала со стоянки мотеля, только развернулась. Ставлю арендованный седан на ближайшее свободное место.
– Что такое? – У меня возникает такое чувство, что мне это не понравится. Совсем.
Он колеблется несколько долгих секунд, потом говорит:
– Я не хочу, чтобы дети это слышали.
– А я совершенно уверена, что нам нужно это слышать, – заявляет моя дочь. – Хватит секретов! Мы уже не младенцы.
Но для меня они всегда будут младенцами: крошечными пищащими свертками с розовой кожей, с беспокойно пинающимися пятками и мельтешащими ручонками. Младенцами, которых нужно защищать от всего мира.
Мне не хватает дыхания, потому что Сэм не сказал бы этого, если б предстоящий разговор не был настолько серьезным.
Если б этот разговор не был способен изменить всё.
Однако Сэм смиряется с тем, что сказала Ланни. Он приваливается к дверце, чтобы видеть меня и их тоже.
И рассказывает правду.
– Мы с Мирандой Тайдуэлл были близко знакомы, – говорит он. – Некоторое время я жил вместе с ней. Пока вы не начали строить предположения, я скажу, что мне просто… нужно было где-то жить, и она предоставила мне комнату в своем доме. Гостевую комнату.
– И как долго это длилось? – спрашиваю я его.
– С того момента, как я вернулся из командировки, и до тех пор, пока не перебрался в Стиллхауз-Лейк. Я рассказывал вам, что отправился туда, думая доказать, что ты причастна к преступлениям Мэлвина Ройяла. Это правда. Я лишь не сказал вам, что меня финансировали.
– Финансировали, – повторяю я. – Миранда…
– И, полагаю, в конце концов она осознала, что не получает отдачи от своих вложений.
Я чувствую, как что-то вонзается в меня, острое, словно рыболовный крючок. Сэм всегда говорил об этом как о своем собственном решении, а не как об общем с кем-то замысле. Общим с ней.
– Она знала, что ты едешь в Стиллхауз-Лейк. Чтобы причинить мне вред. Чтобы отправить меня в тюрьму, если сможешь.
– Да.
Коннор спрашивает:
– Та женщина с телешоу? Та самая? Ты жил у нее?
– Да. – Голос Сэма прерывается. Он не хочет признаваться в этом моему сыну. – Есть и еще кое-что. Это я собрал группу «Погибшие ангелы». Она начиналась с нас двоих, потом подтянулись родные и друзья других жертв Мэлвина. Если мы собрали и не всех, то почти всех. Это должно было стать средством для исцеления. Но превратилось совсем в другое.
– Сэм… – Я знаю о группе «Погибшие ангелы». И ощущаю, как липкий ужас ползет по моей коже. – Нет. Нет.
– Я положил этому начало, – продолжает он. – Мы с Мирандой сделали это с тобой. Боже, Гвен… – Я вижу, как долго Сэм носил в себе эту тайну и какую боль она ему причиняет. Я чувствую жалость к нему, даже сейчас, когда он разрезает мое сердце надвое. – Сначала это были просто разговоры, всякая сетевая чепуха, просто чтобы почувствовать себя лучше. Потом… потом я сделал объявления о розыске. Я нашел, куда ты переехала после того, как сменила имя. – Теперь он выглядит совсем больным. – Мы каждый день приезжали, чтобы распространить их. В течение многих недель. Мы выслеживали тебя.
Меня тошнит. Я изо всех сил вцепляюсь в рулевое колесо. Вспоминаю, как счастлива я была, что мои дети снова со мной, каким безопасным и теплым казалось нам наше новое убежище после того, как меня оправдали. Мы начали все сначала. Тогда мы еще верили в доброту людей и их способность прощать. Я действительно думала, что мы сможем жить дальше и смрад деяний Мэлвина не последует за нами.
А потом всю округу наводнили объявления о розыске с моей фотографией, обвиняя меня в насилии, пытках и убийствах. Их пихали в наш почтовый ящик. Приколачивали к нашей входной двери. К дверям школы, где учились мои дети.
И когда я слышу, что это делал Сэм… что-то внутри меня превращается в пепел. Он разрушил нашу безопасность, он заставил нас бежать, заставил спасаться, потому что после первого раза это стало эпидемией, которую не мог контролировать уже никто. «Реддит» бурлил предположениями на тему того, насколько глубокой была моя причастность к убийствам; в итоге они пришли к выводу, что я и задумала их, а Мэлвин был просто моим подручным.
С этого момента мы подвергались неутомимым гонением. Для нас не осталось безопасных мест. «Погибшие ангелы» и армия бешеных мерзавцев, примкнувшая к ним, начали присылать нам все более и более жестокие картинки и словесные описания того, что они сделают с нами…
Вздрогнув от ужаса, я понимаю, что Сэм тоже участвовал в этих рассылках. Должен был участвовать, хотя бы вначале. И этот поток никогда не прекращался. Каждый день папка с моими входящими сообщениями наполнялась ссылками на «Сайко патрол».
Сэм – подлинный творец наших несчастий.
Я даже не знаю, как уложить в голове всю глубину этого предательства, пусть даже оно было совершено задолго до того, как мы встретились.
В моих глазах стоят слезы, холодные, как льдинки. Они причиняют мне боль. Болит всё. «Как ты мог не сказать мне этого? Как ты мог заставить меня поверить тебе? В какую мерзкую игру ты играешь сейчас?» Я едва ощущаю собственное тело. Мне так плохо, словно я вот-вот упаду в обморок. Но я не падаю. Я с мрачной решимостью цепляюсь за мир, за этот уродливый, расколотый мир и говорю:
– Ты просил меня выйти за тебя замуж. Это она велела тебе сделать это? Жениться на мне, а потом сломать меня? Или, может быть, просто убить…
