Анжела ставит чашку с чаем на стол и открывает скрипучую дверцу печки, чтобы зажечь огонь. Смятая в шар бумага, пирамидка из щепок, дрова… Она поджигает бумагу, закрывает дверцу, оставив открытой отдушину, и садится на стул. Дождавшись, пока пламя взметнется и разгорится ровно, она закрывает и отдушину.
Усталость и бодрость попеременно сменяют друг друга. Нужно продержаться, и утром, быть может, ей станет лучше. Если она ляжет в постель, то долго еще не сможет заснуть. Анжеле не по себе сидеть здесь, пока дом затихает, но если она поднимется наверх, то будет беспокоиться, что в этих комнатах кто-то есть.
Она достает из корзины последние листки «Обсервера». Рассуждения Мелвина Брэгга о философских воззрениях Геделя и Лейбница. Вымирание медоносных пчел. Ужасающая правда: чтобы чего-нибудь добиться, необходимо обучение в частной школе. Боже мой, сколько всего читаешь, а помнится потом так мало. Ей лучше вернуться в школу. Стоило лишь задуматься о собственных проблемах, как школьные беды стали казаться ерундой. Угрожающие заявления Карима. Какой-то жуткий тип из квартиры наблюдает за игровой площадкой первоклассников. Отдел адаптации закрылся, и близнецы Диллон возвращаются в класс…
Ее одолевает сонливость. Ревень и «Кастрол». Начало всех начал – дом. Она никогда не была сильной. Запах тепличных помидоров. Миндаль, бекон, лак для ногтей. Комична и нефотогенична… Анжела проваливается в сон. Время идет. И сколько его прошло – неизвестно.
Просыпается она от холода. Огонь догорает, свет выключен, и лишь слабое сияние просачивается в комнату с верхнего этажа. В кресле сидит Карен. Анжела ощущает укол страха и облегчения. Скоро все будет кончено. Но Карен не похожа на ее представления о ней. Она худая, с ввалившимися щеками и спутанными, грязными волосами. На миг Анжеле кажется, что дочь мертва, но вот ее глаза открываются и смотрят прямо на нее. Движения ее скупы, чтобы не тратить силы. Пахнет немытым телом и зверем, долгие годы бездомным. Этот запах напоминает Анжеле о цыганской стоянке и свалке. Ранка в уголке рта, запах бомжа, запах мочи и экскрементов, грубая бледная кожа. Пять тысяч ночей на открытом воздухе. Она выглядит на восемьдесят лет, а не на восемнадцать. Она не говорит – быть может, потому, что ее никогда не учили говорить.
Анжела боится. Она отчаянно пытается пошевелиться, однако руки и ноги не слушаются. Она поймана в ловушку собственного тела. Зато может двигаться Карен. Ее костлявые руки опираются о подлокотники, пытаясь поднять тщедушное тело. Здесь нет места извинениям, объяснениям или раскаянию. Это наказание, и у Анжелы нет права голоса, как никогда не было его у Карен. Она уже на ногах, стоит, пошатываясь. Ее глаза неотрывно смотрят на Анжелу, и та наконец-то видит, как она худа: лохмотья грязной одежды висят на ней, как на вешалке. Что-то шевелится в ее волосах. Три шага – и Карен стоит напротив Анжелы, окутывая ее вонью. Наклонившись, она тянется к губам Анжелы и начинает меняться. Из головы вырастает серый зазубренный плавник, глаза сужаются, становясь похожими на прорези в сырой глине. Зубы заостряются, руки превращаются в клешни. Сухие, потрескавшиеся губы приникают к губам Анжелы, раздвигают их. Грязный, влажный язык проникает в рот. Анжела слышит пронзительный вскрик с горных высей, треск деревьев и рев водопада.
Ослепительно-яркий свет обрушивается на нее. Карен исчезает, и вместо нее над Анжелой склоняется какая-то девочка.
– Мам?
Анжела не может вспомнить, как говорить.
– О черт, – говорит девочка и встает.
Дейзи. Это Дейзи. А у Анжелы на миг помутилось в голове. Точно как у ее матери, когда она отошла в мир иной. «Медсестры жгут мне руки! Когда Ричард придет ко мне?»
Он сейчас здесь, ее брат, врач. Он склоняется над ней.
– Анжела?
Он щелкает пальцами перед ее лицом, поочередно разглядывая зрачки ее глаз. Пришла женщина. Дженнифер. Нет, другая.
Ричард до боли сжимает ей ухо. Охнув, Анжела отдергивает голову. Она снова может двигаться.
– Анжела?
Ей кажется, будто с тех пор, когда она говорила последний раз, прошло очень много времени.
– Я заснула.
– Как ты себя чувствуешь?
Анжела задумывается, припоминая события последних дней.
– Сколько времени?
– Половина второго.
– Я что-то услышала и спустилась сюда, – рассказывает Дейзи.
«Она услышала Карен?» – мелькает глупая мысль.
– Мы не могли добудиться тебя.
Луиза стоит в углу и молча смотрит на них. Анжеле хочется, чтобы та заговорила и доказала – она живая и не чудится ей. Она ловит взгляд Луизы.
– Ты нас напугала, – произносит Луиза.
Все-таки живая.
– Нет, правда, как ты, мам? – Дейзи касается ее руки.
Внезапно Анжела видит произошедшее с их точки зрения. Она действительно всех напугала.
– Простите.
– Тебе не за что извиняться, – говорит Ричард.
Анжела встает, ноги поначалу не слушаются.
– Думаю, нам всем нужно поспать.
Лишь поднявшись наверх, они осознают, как ловко Анжела уклонилась от ответов на их вопросы. Что же случилось внизу? Но Анжела права, им нужно поспать, а некоторым вопросам лучше оставаться без ответа.
Алексу так и не удается снять с Мелиссы рубашку и коснуться ее грудей, не говоря уж о том, чтобы увидеть их. Мелисса откидывается на кровать, а он расстегивает джинсы, стягивает трусы и наваливается на нее. Он не так уж опытен в этом деле, а она сухая внутри, и член входит не сразу. Ее лицо по-прежнему ничего не выражает, она будто смотрит сквозь него. Пятнадцать, двадцать секунд… он почти кончает, и все вдруг меняется. Мелисса словно просыпается. Она отталкивает его руку и резко давит пальцами на его трахею. Алекс отшатывается, спотыкается о шкафчик и с размаху садится на стул. Джинсы болтаются у лодыжек, член все еще тверд и пульсирует оттого, что был на грани извержения, поясница тупо ноет. Мелисса с силой бьет его по лицу.
– Пошел вон!
Его и раньше били по лицу, но никто – с такой злобой. Алекс вскидывает руку в защитном жесте, а другой пытается натянуть трусы и джинсы.
– Пошел вон, – сузив глаза, негромко повторяет Мелисса.
– Уже ухожу, не волнуйся. – Поднявшись, Алекс берет свою рубашку. Джинсы так и остаются расстегнутыми, а проверить коридор времени нет, однако сейчас это беспокоит Алекса меньше всего.
Он уходит, а Мелисса еще долго сдерживается, прислушиваясь к его затихающим шагам. А потом утыкается лицом в подушку, чтобы никто не услышал ее плач.
Времени не хватает даже на то, чтобы отмотать туалетную бумагу. Бросив рубашку и приспустив джинсы, Алекс входит в душевую кабинку и в два движения доводит себя до оргазма, забрызгав плитку на полу. Охренеть! Неужели это и впрямь случилось? Он трахнул Мелиссу! По-настоящему трахнул.
