– Просто расскажи.
– Крупный мужчина с большими бицепсами, густые черные волосы и бакенбарды…
Вспоминать отца было неприятно. Слишком уж живо он представлялся. Ржавый металл, бетонный домик, запах моря. Кровь в волосах Ричарда. Быть может, чайка тут ни при чем? Может, это отец его ударил, а воспоминания исказились?
– Почему тебе так сильно хочется это знать?
– Он мой отец. Если б фотографии были у меня, а ты их никогда не видел, разве ты не заинтересовался бы ими?
– Нет. Вряд ли.
– Почему?
– Потому что он был не особо приятным человеком.
Анжела покачала головой. Не в знак протеста, а от недоверия.
– Ты и в самом деле не помнишь? – снова спросил Ричард.
Анжела пыталась подобрать слова, которые позволили бы им остаться при своем мнении, не поссорившись.
– У каждого свои воспоминания. – Тихо, почти удивленно произнесла она, словно это Ричарда требовалось успокоить.
– Верно. – Он откинулся на спинку стула и отпил вино. Хотелось прекратить этот разговор, просто отправить ей фотографии, но дело не только в воспоминаниях, которые у каждого свои. – Ты не помнишь, что он бил нас?
– Любой родитель может наподдать своему ребенку, – возразила Анжела, хотя она не знала, что именно подразумевал Ричард под словом «бил».
– Однажды тебя укачало в машине. Это было летом, мы ехали в Ханстэнтон. Ты просила его остановиться, но он, как обычно, не стал. Тебя вырвало, и тогда он свернул на обочину, выволок тебя из машины, перекинул через колено и отшлепал. Он так разозлился, что отпустил тебя не сразу. – Воспоминания расстроили Ричарда гораздо сильнее, чем ожидалось.
– Зачем ты это делаешь? Зачем пытаешься внести неразбериху в мои воспоминания?
«Потому что ты больна», – с неожиданной ясностью осознал Ричард. И сменил тему:
– Видимо, ты тоже боялась его. И потому забыла все это.
– Отец не был чудовищем.
– Я этого и не говорил.
– Тогда что за чушь ты мне рассказываешь?
– Я говорю, что он разозлился. Его мало заботили другие люди, и он не умел обращаться с детьми. Он пугал меня, и мне не особо нравится смотреть на те фотографии, потому что они заставляют меня вспоминать мой страх перед ним.
– Это мать тебе рассказывала? Это ее версия?
– Не припомню, чтобы она хоть что-то рассказывала о нем после его смерти. Это печальное событие случилось в 1970 году. – Может, стоило дотянуться и взять Анжелу за руку, но Ричард не понимал, какие чувства владели ею.
– Ты и мама, – сказала она. – Вы ходили к нему в больницу за день до того, как он умер. А мне не разрешили. Я ненавидела тебя за это. Мне потом несколько раз снилось, что вы его убили. – Анжела пыталась произнести это шутливым тоном, но у нее не получилось. Эти сны ей снятся до сих пор.
– Ты сама не захотела.
– Что?!
– Как бы мы смогли запретить тебе идти туда?
– Потому что это было в духе нашей матери. Она любила манипулировать людьми и не выносила, когда кто-то был счастлив.
– После его смерти, когда она пристрастилась к выпивке и осознала, что это губит ее жизнь – да, с ней стало трудно, она начала наслаждаться манипулированием. Полагаю, это единственное, что давало ей силы и поддерживало ее.
– Почему я не захотела пойти в больницу? Он ведь был моим отцом.
Ричард пожал плечами. Он никак не мог понять, почему это так важно для нее.
– Наверное, самое удивительное, что это я захотел пойти в больницу. Зачем кому-либо видеть, как умирает его отец? Зачем это было нужно мне? Не знаю. Может, во мне уже тогда проснулся врач. – Быть может, в глубине души он желал смерти отцу? Или хотел убедиться, что тот умер? Сказать «так ему и надо»? Удостовериться, что он не вернется?
– Стой. Подожди. Это уж слишком!
– Прости. – Ричард примирительно поднял руки.
Луизе хотелось, чтобы он оказался неправ, но он ведь не придумал все это, зачем ему придумывать? Он не преследует никаких корыстных целей, а ей нечего противопоставить его воспоминаниям. Она неуклюже встала из-за стола.
– Мне нужно побыть одной.
На подгибающихся ногах Луиза поднялась на второй этаж. Комната оказалась пуста. Доминик все еще гуляет? Она села на край кровати. В голове снова пустота. Какой сейчас год? Та женщина в поезде… красный шнурок, руки в старческих пятнах… Отец шлепает ее на обочине дороги – картинка словно проступила на влажной, серой поверхности поляроидного снимка. Если она неправильно помнит прошлое, то, может, и настоящее у нее неправильное?
Отец опять исчез. Пустой дверной проем, ил и водоросли. В темном прямоугольнике появляется другой силуэт и обретает объем. Раздается высокий жужжащий звук. Карен. Она предала ее, забыла ее, позволила уйти. Вот она в курточке с радугой, смахивает с глаз челку. Анжела невесело смеется. День рождения Карен. Завтра. Из-за фотографий отца она забыла об этом. Она будет наказана.
– Как ты? – спросила Луиза.
Ричард сидел в кровати, согнув здоровую ногу в колене и прислонив к нему книгу Энтони Бивора «Сталинград».
– Лучше. Гораздо лучше.
Нужно было купить какое-нибудь бульварное чтиво, хотя хуже этого только слушать, как кто-то фальшиво играет на музыкальном инструменте.
Луиза села на кровать и сняла серьги, наклонив голову сначала в одну, а потом в другую сторону.
– Я беспокоюсь об Анжеле.
– Я не говорила тебе… – Луиза аккуратно положила серьги в лакированную индийскую шкатулку, на которой были изображены слоны и цветы жасмина. – Но как-то ночью я обнаружила ее на кухне.
– В каком смысле «обнаружила»?
– Она стояла в темноте и ела кукурузные хлопья.
– Почему ты не сказала об этом мне?
– Потому что тогда я была зла на тебя, да и Анжела вряд ли хотела огласки.
Ричард отложил книгу в сторону.
– Ты все еще злишься на меня?
– Когда ты сказал, что это не юридически обязательный договор…
– Я недостаточно ценю тебя.
– Это что, такой окольный способ сказать, что ты меня не любишь?
– Думаю… – Он поерзал, устраиваясь удобней. – Это такой окольный способ сказать, что я не такой уж замечательный.
– Ричард…
Внизу хлопнула дверь – Доминик вернулся с поздней прогулки.
– Подожди. Когда ты спросила меня, люблю я тебя или нет…
– Подожди. Выслушай меня. Тебе нравится быть со мной?
– Да.
– Ты хочешь, чтобы я была счастлива?
