Звонок Джеку. Мелисса, демонстрирующая татуировку в виде синей птицы. Ее собственные слова «Впрочем, она тебе идет». Рука Лорен в ее руке тем холодным утром. Образы были такими яркими, что Дейзи боялась думать о них – вдруг они материализуются перед всеми? Господь – твердыня моя…
Доминик поймал сигнал в паре сотен ярдов от дома. Он прислонился к забору и посмотрел на золотистые окна дома, сияющие в сгущающемся мраке. Сердце забилось чаще. Его снова охватило желание идти дальше, оставить все позади. Нужно сделать это сейчас – чем дольше он тянет, тем сильнее ранит ее. Семь гудков, восемь… Он надеялся, что она не ответит.
– Дом!
– Эми.
– Я уже отчаялась тебя услышать.
– Мы в долине, здесь сигнал не ловится. – Доминик испытал греховное удовольствие от удачной лжи. – Как Эндрю?
– Все хорошо.
Он ощутил себя обманутым.
– Ты же говорила, он в больнице?
– Его завтра выписывают.
– У него ведь, кажется, пневмония?
– Врачи тоже так думали.
Она тоже врет? Ему бы стало легче от этого.
– Послушай…
– Да?
Ну же! Давай, скажи ей!
– Я кое-что понял за эти дни.
– Дом?
– Ты и я…
– О чем ты?
– Я говорю о том, что…
– Я люблю тебя, Дом. – Эми заплакала.
Но ведь она не любит его, правда? Она нуждается в нем, вот и все. Просто нуждается в ком-то. А он тут ни при чем.
– Не нужно так со мной, Дом.
Она произносит его имя, будто тянущий за рукав ребенок. Она душит его. Как объяснить ей это? Доминик разозлился на то, что она пытается манипулировать им через свою слабость.
– Дом?
– Я растерян. – Он собирался изобразить негодование, однако вырвавшиеся правдивые слова спутали ему все карты. – Я должен перестать убегать. От работы, ответственности, Анжелы, Дейзи, Алекса, Бенджи… – И почему он раньше этого не сделал?
– Я не представляю себе жизни без тебя.
Это правда? Или она лжет?
– Ты бросаешь меня…
Он не перебивал ее, чувствуя себя обгаженным и вместе с тем благородным. Однако люди каждый день ранят других ради высшей цели. Это всего лишь побочный эффект.
– И делаешь это по телефону!
В ее голосе прорезалась злость, и Доминик ощутил, что у него развязаны руки.
– А ты хочешь, чтобы я сейчас солгал тебе и высказал правду в лицо при следующей встрече?
– Я хочу, чтобы ты не обращался со мной как с грязью!
Перед его мысленным взором замелькали воспоминания: японский фонарь, ее маленькие груди, выпирающие тазовые косточки… Внезапно он захотел ее. А что, если он воспользуется своим преимуществом и установит их отношения на более выгодных для него условиях?
– Я не позволю тебе так со мной обращаться, Дом!
Телефон замолчал, и тишина затопила окрестности. Цветной экран еще какое-то время мерцал в темноте, потом погас. Она обыграла его. Оставила за собой последнее слово! Только вдруг это слово окажется не последним? Доминик никогда не задумывался о том, что Эми может сделать с собой, с ним или с его семьей. Он положил телефон в карман и повернулся к горе. Она выглядела волной кромешной тьмы, готовой обрушиться на него.
Мелиссе показалось, что это удобный момент сгладить острые углы после того, как она выкурила косяк с марихуаной, нагрубила Ричарду и была поцелована Дейзи, и она вызвалась помочь матери с мытьем посуды.
– У меня есть отличная новость, – сказала она, моя бокалы.
– Не уверена, что хочу ее узнать.
– Дейзи лесбиянка.
– Допустим, – настороженно проговорила Луиза.
Ее пугало то, как ловко Мелисса умела выставить кого-либо в дурном свете. Дочь научилась копить и использовать чужие тайны.
– Она пыталась поцеловать меня.
Луиза поверила ей сразу – дочь слишком хорошо умела лгать для того, чтобы придумать такую чушь.
– Когда мы гуляли. – Мелисса сняла полотенце и свернула его чуть ли не в восемь раз. – Я ей сказала, что это не мое.
Это было задабриванием, свежеубитой добычей, подброшенной к пещере хищника. Луизе не хотелось быть вовлеченной во все это, и вместе с тем новость ее заинтриговала.
– Я думала, Дейзи христианка.
– Полагаю, у нее могут возникнуть проблемы с этой организацией.
И тут Луиза наконец-то сложила два и два. Девочки сначала дружили, а потом вдруг раздружились.
– Ты ведь ничего ужасного ей не наговорила на эту тему?
– Я беспокоилась о ней, вот и все. Просто восстановила душевное равновесие после этакой неожиданности.
– Я тебя не об этом спрашиваю.
– Я ей сказала, что это не мое.
– И не об этом.
– Почему ты хочешь возложить всю вину на меня? Почему именно я всегда виновата?! – Мелисса выбежала из кухни.
Луиза решила завтра же поговорить с Дейзи, извиниться за то, что сделала ее дочь. Неважно, что именно она сделала.
– Расскажи мне о фотографиях. – Анжела наклонилась над столом и налила сидевшему напротив Ричарду в бокал красное вино. «Каберне сира» наконец сделало то, в чем не преуспел «Нурофен».
– Это поляроидные снимки. Кажется, их так называют?
– Опиши, что на них.
– Ладно. – Ричард потер уголки рта и посмотрел поверх головы Анжелы, словно на противоположной стене висели эти снимки размером с постер. – Один, похоже, был сделан в отпуске. Отец стоит на пляже перед дотом. Наверное, в Нормандии, в 1968 году, или на островах Силли двумя годами позже.
Анжела поразилась хорошей памяти брата.
– А сам отец, он-то как выглядит?
– На нем клетчатая рубашка: тонкие коричневые полоски на кремовом фоне, – с удовольствием припомнил Ричард. Ему нравились игры из разряда «Вспомни, что было на подносе». – Рукава рубашки закатаны, отец курит… Вообще-то, он курит на всех трех фотографиях. Бог его знает, сколько бы он прожил, если б не рак яичка.
Анжелу рассердил обыденный тон брата, но они плыли сквозь сильное течение, и следовало держать штурвал прямо.
– Фотография номер два. Отец склонился над капотом машины, зеленого «хиллман эвенджера» с длинной радиаторной решеткой и квадратными фарами на каждом ее конце. Видимо, он его полирует. Наверное, крыша машины из замши. На отце белая рубашка с короткими рукавами.
– Расскажи о нем. Не об его одежде, а о нем самом.
– Ты и в самом деле его не помнишь? – спросил Ричард, обеспокоенный ее настойчивостью.
