Дейзи это поначалу показалось нелепым, однако позже понравилось. Церкви не идет на пользу оторванность от мира. Дейзи приняла приглашение на службу в качестве доказательства собственной широты взглядов, которые ей пригодились, чтобы высидеть первые шестьдесят минут. В основном ее смущало, что эти люди говорили и пели как гиперактивные дети. А когда всем предложили обняться с соседом, Дейзи испытала брезгливость – от обнявшего ее мужчины воняло. Это осталось бы последним впечатлением от церкви, если бы по пути к двери ее не перехватила индианка в потрясающем красном платье, с кучей браслетов на руках и с улыбкой, которая показалась Дейзи искренней всего, что она увидела в этой церкви.
Индианка протянула руку.
– Анушка. А ты, должно быть, Дейзи.
* * *
– Я поступала ужасно, – ощущая тошноту, призналась Луиза.
Они сидели в стороне от прочих, на расстоянии, достаточном для тихого разговора тет-а-тет, но так, чтобы Ричард не стал кричать или беситься. Они словно находились под стеклянным колпаком, все вокруг казалось далеким и приглушенным.
– Хочешь сказать, у тебя были судимости? – не уловив надлома в ее голосе, Ричард рассмеялся.
– Нет, судимостей не было.
Теперь он ощутил неладное, однако все равно не верил, что Луиза способна сделать что-нибудь значительное – неважно, хорошее или плохое, или стать орудием человека, способного на такое.
– Скажи мне.
Она закрыла глаза. Пути назад не осталось.
– После разрыва с Крейгом у меня было много мужчин.
– Сколько именно? – тоном врача на приеме уточнил Ричард.
– Десять. Их было десять.
Маленькая ложь. Но ведь это же не страшно? Наверное, нет, если не знать, за какой срок. Теперь, когда правда вышла наружу, это казалось не таким уж ужасным. Ей было одиноко. Она ошибалась.
– Тогда я много пила… Скажи что-нибудь, пожалуйста.
– Я обдумываю. – Ричард хотел и вместе с тем не хотел знать подробности.
«Если б он только мог попасть в прошлое и удержать меня!» – подумала Луиза.
– Я делала тест на СПИД. – Сказанные вслух, слова прозвучали неубедительно. – Мне очень жаль… – Зачем она извиняется перед ним? Почему он не спас ее раньше?
Ричард не знал, что ей ответить. Был ли он прежде консервативным в этом плане? Разумеется. Но ведь люди как-то меняются.
– Ричард?..
– Меня это расстраивает.
– Что?! – К собственному удивлению, Луиза рассердилась. Она ему отвратительна?
– Я просто стараюсь быть честным.
– Я всецело доверяла тебе. Ты рассказывал мне про ту девушку, которая очутилась в инвалидном кресле. И я ни на миг не засомневалась, что ты…
– Это другое.
– Почему другое, Ричард?
– Потому что я не был виноват.
– По-твоему, я специально…?
– С десятью мужчинами не переспишь случайно, – не сдержался Ричард.
Он не собирался бить по больному месту, просто констатировал факт.
– Да любишь ли ты меня вообще?! Или я тебе нравлюсь, пока не создаю неудобств?
– Разумеется, я люблю тебя.
Ответ получился машинальным, и они оба уловили это.
– Ты не знаешь, что такое любовь. – Луиза никогда не говорила с Ричардом таким тоном, однако ее уже несло, и она не могла остановиться.
– Знаю.
– Ну так скажи мне!
– Любовь – это… – Он не понимал, что надо сказать. Подобные чувства в слова не облекают.
Луиза встала.
– Скажешь, когда найдешь ответ.
* * *
Монастырь в долине Эвиас, «построенный на землях дикарей», как гласит рекламная брошюра, стал гостиницей с четырьмя спальнями. Каждая находится в башне, и подняться туда можно лишь по винтовой лестнице. «Мы советуем приезжать, пока еще открыт ресторан, чтобы не ждать снаружи». Обветшавшие арки тянутся вдаль, будто ноги огромного каменного паука. Нефы, арочные проемы, галереи… Восемь столетий их разрушали ветра, дожди и воры. В 1803 году сэр Ричард Колт Хоар видел, как обвалилось большое окно в западной стене. Стриженые зеленые газоны, темное пиво в прохладе сводчатого бара под зажигательный мотив «Холли Хоп», сникерсы и баночки с мороженым «Бен и Джерри» с деревянными ложечками в пластиковых упаковках… Мимо едут машины, направляясь к перевалу Госпел. Они следуют путем давным-давно растаявших ледников, пропускают разворачивающиеся грузовики или плетутся за велосипедистами. По долине едут четверо всадников. Серый конь, гнедой и двое рыжих. Через разрыв в тучах проблескивает солнце, его лучи, будто лестницы Иакова, шарят по земле в поисках этих всадников.
* * *
Разделив бутерброд надвое, Бенджи слизывает джем с каждой половины.
– Улыбочку, – говорит Алекс, нажимая кнопку на фотоаппарате.
– Эй! – Доминик садится рядом с Анжелой.
Он снова ее любит. Ну, может, и не любит, но с ней ему опять уютно, чего не было годами. Она ему небезразлична, и об этом необязательно упоминать вслух. Почему бы не побыть великодушным на досуге? В гостинице он заперся в туалете и отправил Эми эсэмэску: «Мысли о тебе сокращают нашу разлуку. Люблю, Д.».
Может, Анжела и в самом деле больна? В психиатрическом смысле. Это в некотором роде успокаивает.
– Что скажешь? – Доминик кивает в сторону Дейзи и Мелиссы, сидящих на развалинах контрфорса и о чем-то беседующих.
У Анжелы болят лодыжки, а на левой пятке вздулась водяная мозоль.
– Может, Мелисса отвлечет ее от церкви. – Вчера, когда Дейзи ушла к Мелиссе, Анжела посмотрела на это со своей точки зрения. Доминик, наверное, тоже. – Ей было бы полезно.
– Почему все, связанное с религией, так расстраивает тебя?
– Дейзи думает, что права только она, а остальные ошибаются, – коротко отвечает Анжела, не желая развивать тему.
– Разве так думает не каждый подросток?
Анжела ощущает присутствие Карен.
– По-моему, на самом деле Дейзи боится, что правы другие, а она ошибается. – Доминик понимает, что корчит из себя мудреца, однако от этого его слова не перестают быть правдой.
Мимо них внезапно проходит Луиза, глядя прямо перед собой. Доминику кажется, что она плачет. Анжела кидает Бенджи влажную салфетку.
– У тебя все лицо в джеме, молодой человек.
– Самое мерзкое – белая кожа, поросшая черным волосом даже на спине, – сказала Мелисса.
– Большие мускулы. – Дейзи засмеялась. – Или татуировки. Ненавижу татуировки.
– А у меня на заду вытатуирована синяя птичка, – призналась Мелисса. Они были на опушке зачарованного леса, далеко от королей с их судом. – Я покажу ее тебе позже, если пообещаешь не болтать.
