Джим Дайн долго произносил свой спич. Он говорил на английском. Думаю, что большинство собравшихся постепенно теряли интерес к его монологу, тем более что принесли горячее.
Я часто думаю о тех, кого мы теряем. Почему мы бежим от людей, с которыми могли бы связать свою жизнь? Что нас пугает? Раньше, в эпоху шестидесятых, это называлось профсоюзом. «Это не мой профсоюз», – часто говаривал Кирилл, когда очередная «она» не вызывала в нем любопытства.
Здесь, сидя в этом кафе на прощальном ланче с Альдо, я почему-то думал о театре Арджентина в Риме, на сцене которого состоялась премьера спектакля Никиты «Платонов» с Марчелло Мастроянни.
Катрин, Альдо, Пэн и Коринн были моей группой поддержки. Во всяком случае, мне хотелось так думать.
Я встречал их в фойе. Они все выглядели, как какие-то сказочные персонажи, прилетевшие из другого мира. Все в них мне казалось неземным. От них исходило если не сияние, то нечто, что Митя называл божественным.
Катрин была в черной шубе а-ля рюс из каракульчи.
– Это для тебя, – бросила она, снимая медленным движением пояс.
Я проводил их в ложу, а сам пошел к осветителям. Сидя там, смотрел не на поднимающийся занавес, а на них, мерцающих в угасающем свете начинающего представления.
На сцене появился интерьер дома Генеральши. Вернее, он еще только угадывался. Где-то в углу в маленькой детской кровати просыпался мальчик. Косой луч прожектора освещал только его кроватку. И вдруг откуда-то с крыши дома, там, где я построил голубятню, сорвалась стая голубей, которые полетели по всему залу. Это было незабываемое зрелище.
Зал от неожиданности пришел в неописуемый восторг. Сделав несколько кругов, голуби вернулись в голубятню и тихо расселись по жердочкам. Публика захлебнулась в аплодисментах. Надо отдать должное Никите, он умел дотрагиваться до самых ностальгических или эрогенных зон искушенных зрителей.
Финал спектакля был грандиозен. Вся махина этой пятиэтажной декорации, с верандой, голубятней, вдруг разделившись на две равные части, начала раздвигаться, медленно уползая за кулисы. И перед зрителями открылся незнакомый, невидимый до сей поры огромный, уходящий в глубину парк. Он как будто просыпался в дымке тумана. Его глубина казалась бесконечной. Я помню, мы скупили все искусственные кусты и деревья в римских цветочных магазинах. И всю эту искусственную парковую зелень я покрасил серебром и нашил на тюль в несколько рядов. Поэтому иллюзия глубины была настолько убедительна, что парк, казалось, не имел конца.
Всходило солнце. И тот же мальчик, которого мы видели в начале, просыпался в той же кроватке и босиком в ночной рубашке бежал в этот сказочный сад. Кстати, и финал придумал тоже Никита. Уже почти в самом конце он вдруг вспомнил, что декорация дома состоит из двух раздельных конструкций. «Так почему же нам их не раздвинуть?» – произнес он, громко смеясь.
Короче, это был успех.
Как давно это было… Совсем-совсем в другой жизни.
Теперь я сидел напротив двух близких и таких далеких от меня существ – Катрин и Коринн, с которыми была связана моя жизнь в Париже. Ни Пэп, ни Альдо уже не было.
А без них эти две женщины уже переставали существовать в той же ипостаси. Они перестали быть такими же близкими, как были. Я мысленно отнес их к той группе людей, которые пришли на поминки и сидели за соседними столиками.
Сидели довольно долго, уже начало темнеть.
– Мне не хочется оставаться одной, – после затянувшегося ланча произнесла Коринн.
Я пригласил ее в тот самый ресторан, в котором мы изредка ужинали с Пэп и Альдо. Она почти не ела, пила вино и изредка украдкой смахивала слезу. А я молчал, наблюдая за ее почти незаметным движением.
Спали мы вместе, вернее, лежали, не зажигая света, прижавшись друг к другу. Ни о каком сексе думать не хотелось. Под утро я, видимо, уснул и не слышал, как она ушла. На подушке я заметил записку, вырванный листок из записной книжки. «Не пропадай, звони». Я взял сумку, собрал костюмы и двинулся в аэропорт.
С тех пор прошло много лет, может пять, может, десять.
И вот теперь мы снова сидим в том же ресторане, я слушаю ее монолог, похожий на текст телеграммы, которую обычно посылают дальним родственникам.
– Ну, что тебе рассказать? Прошло столько лет… Сразу после смерти Альдо обнаружили онкологию. Потеряла грудь. Помнишь, ты познакомил меня с Аланом? Прожили с ним некоторое время. Он родил дочку, но не от меня, расстались. Теперь он вернулся. Но живем отдельно. Иногда встречаемся. Ты меня слушаешь?
– Да, слушаю.
– Ну, так вот. Купила, наконец, себе квартиру, увлекаюсь садоводством. Спать ни с кем не могу…
Я старался не перебивать ее, но пару раз выходил на улицу покурить. Как только я возвращался, она продолжала:
– Ты понимаешь, я чувствую себя умершей. Да, конечно, я живу, но живу по инерции, как во сне. Я так хотела ребенка… И Пэп хотела, чтобы я родила от тебя.
«Господи, когда это кончится, когда? Никогда», – подумал я и попросил счет.
Лежа у себя в номере, я вдруг почему-то вспомнил ее исповедь. Раньше я об этом ничего не знал. Я помню, шел снег. Коринн волновалась.
– Ты знаешь, мой отец всегда отличался жестокостью. Я постоянно испытываю стресс перед встречей с ним.
– Кто будет на ужине? – спросил я.
– Да, хорошо, что ты напомнил мне. Я как раз хотела тебя предупредить: там будут два его близких друга. Они дружат на протяжении всей жизни. Один из них Флоран, архитектор. Другой – Поль Жегов, довольно известный пианист и композитор. Он писал много в эпоху новой волны французского кино. Кстати, Поль русского происхождения. Довольно мрачный тип и будет тебя провоцировать. Когда моя младшая сестра покончила с собой, в доме творилось что-то невообразимое. Все куда-то бежали. Это был кошмар. Отец и Пэп должны были ехать в госпиталь на ночь. Сестра была еще жива. Мне было страшно одной в квартире. Жегова попросили остаться со мной. Мне было тогда четырнадцать лет. Короче, в ту ночь Жегов изнасиловал меня. Ни отец, ни Пэп об этом не знают. Я никому не сказала. Ну, вот мы и пришли, – сказала она вдруг довольно спокойным тоном.
Казалось, ужин длился бесконечно. Единственный человек, который вызывал у меня любопытство, был мистер Праудвок, отец Коринн.
Он держался просто и естественно. Открывая бутылки вина, сопровождал это кратким комментарием. И почти всегда этот комментарий содержал иронию по поводу цены и истинного качества вина.
– Чтобы разбираться в вине, надо больше пить и меньше слушать «экспертов». Впрочем, как и во всем, – прибавлял он с улыбкой.
Обратила на себя внимание жена Жегова. Маленькое худосочное существо, сильно похожее на мартышку. Она без конца жестикулировала, произнося какие-то колкости, и много пила. И, напиваясь, становилась все более агрессивной. В основном, агрессия была направлена на Жегова. Но тот, в свою очередь, видимо, уже привыкший к этому, держал удар довольно спокойно, отвечая на ее выпады слегка виноватой улыбкой.
