– Ты был на похоронах Сталина? – неожиданно спросил Кирилл.
– Нет, а почему ты спрашиваешь?
Я не мог оторвать взгляда от розовых ушей под кепкой.
– Я жил на улице Чехова, – начал Кирилл. – Ты знаешь, рядом с Пушкинской. Это было начало марта, на улице дикий холод. По нашей улице прямо напротив моего дома шел людской поток. Мы с ребятами сидели на заборе и предлагали замерзшим, уставшим женщинам из очереди пройти задними дворами прямо к гробу Сталина. Большинство из них знали, что на улицах – кордоны, и не верили нам. Но некоторые соглашались. Это были те, кто отчаялся стоять в очереди. Толпа, которую только безумное воображение могло назвать очередью, еле двигалась. Многие так никогда и не вернулись с похорон, погибли в давке. Мы только помогали доверчивым женщинам перелезть через забор и спуститься во двор, сопровождая к обещанному секретному проходу – заброшенному бомбоубежищу, оставшемуся после войны. Там не было ничего, кроме грязного пола и непроглядной тьмы.
Мы подготовили убежище для дня похорон, положили лист металла на пол и притащили туда старую кровать. Старшие члены нашей банды, Гаредкин, Крантц и Одноглазый, ожидали внутри. Там мы набрасывались на жертву, как животные. Бросали на кровать, срывали одежду и хватали за все, что могли. Нужно было слышать, как они кричали – сначала от страха, а потом от отчаяния. Иногда старшим удавалось изнасиловать женщину, мы же довольствовались только возможностью лапать ее, а потом отпускали на улицу. Я не знаю, шли они потом домой или прощаться с Иосифом. Выждав некоторое время, мы снова занимали нашу позицию на заборе.
Крики мужика с розовыми ушами растворились в монологе Кирилла и в шуме дождя, который барабанил по доскам нашего корабля и по ржавой палубе баркаса. Заявляя о себе бесконечному океану тремя долгими гудками, понтон, скрипя и плеская, развернулся, забирая с собой неведомые судьбы женщин из неизвестных мне русских городов.
Глава 17
Всю неделю постоянно шел дождь. Мы жили в небольшом отдельном бараке, куда нас поместили местные власти и где мы восстанавливались после утомительного путешествия через всю Россию. Меня тошнило от одной только мысли о корабле.
Кирилл лежал в постели, занятый своим любимым делом. Уныло уставившись в бесконечную синеву стены, он ковырял в носу. Вчера ему пришлось столкнуться с ужасами той туманно-поэтической части мира, где встает солнце. Клещ впился ему в мошонку. Кирилл был в депрессии, так как не был уверен, что вытащил его целиком. Периодически он приоткрывал одеяло и тщательно исследовал себя, затем возвращался к изучению стены напротив.
Невозможность выйти наружу принудила меня к работе. Сидя у окна, которое напоминало окно веранды старой загородной дачи, я пытался нарисовать вид залитой дождем улицы, просвечивающий сквозь узор тюля. На самом деле улицы почти не было видно, о ней можно было только догадываться. Глядя на белый, еще не тронутый лист бумаги, я думал о невозможности изобразить струи дождя, запутавшиеся в тюле.
По местному радио объявили, что вечером в бараках выключат свет.
Не двигаясь, Кирилл пытался иронизировать:
– Это что? Локальные новости? Думаешь, у них здесь есть кинотеатр?
Он был в таком унынии, что я решил сыграть в оптимиста.
– Конечно, есть. Может, пойдем? Какой смысл лежать тут?
Я полез под кровать за резиновыми сапогами. Кирилл в последний раз тщательно обследовал свою мошонку и, тяжело вздохнув, начал собираться.
Огромный корабль смотрел на нас с афиши кинотеатра. Под ним на волнах была надпись: «„Тобаго“ меняет курс».
– Должно быть, шпионская история, – разглядев на афише человека с пистолетом, резюмировал Кирилл, вытаскивая деньги из кармана мокрой куртки.
Перед показом крутили «Новости». Кинокамера ознакомила зрителей с успешным началом рыболовецкого сезона на Дальнем Востоке. Голос диктора проинформировал нас, что десятки тысяч девушек посланы комсомолом на Дальний Восток, где они эффективно трудятся на рыбозаводах Шикотана. Затем начался «Тобаго». Я очень скоро потерял надежду понять сюжет. Кирилл почувствовал это и периодически объяснял мне, что происходит на экране.
– Он за немцев, – говорил Кирилл, – а вот этот, я думаю, шпион.
Монотонное жужжание проектора и духота усыпляли меня. Я, вероятно, проспал бы весь фильм, если бы Кирилл не будил меня своими комментариями. По крайне мере, бессвязность и идиотизм действия на экране развлекали его. Но я был уверен, что, как только фильм закончится и мы вернемся в барак, он сразу вернется к своей мошонке.
После сеанса мы оказались в толпе, которая вывалилась из кинотеатра. Это были рабочие рыбозавода. Грызя семечки, они горячо обсуждали фильм. Их сапоги громыхали по деревянным доскам тротуара.
Далеко впереди звучала теперь уже хорошо знакомая песня про Сахалин:
Ну что тебе сказать про Сахалин?
На острове нормальная погода…
Заканчивалась она словами:
Где я бросаю камешки с крутого бережка
Далекого пролива Лаперуза.
Этот музыкально-поэтический шедевр следовал за нами повсюду, и даже потом, когда я не слышал его, мелодия звучала у меня в ушах.
Через некоторое время мы с Кириллом собрались в клуб «Океан». Ряды танцующих женских батальонов встретили нас. С трудом можно было отыскать хоть одного мужчину. Большой бильярдный стол стоял в центре зала и служил скамейкой. В глубине зала сиял свежевыкрашенный бюст Ленина. Мы нашли место у стены и стали наблюдать. Характер танца был необычным. Пары сначала двигались в одну сторону, а затем, будто по сигналу, шли назад в том же темпе. Это было похоже на коллективный марш.
– Вы – те самые художники из Москвы? – спросил парень в черном костюме и в ярком серебряном галстуке. – Я из Владика. Хотите выпить? – предложил он дружелюбно.
Парень повел нас сквозь плотные ряды танцующих в дальний конец зала. Там, открыв дверь, он пригласил в комнату, поразившую меня количеством красного цвета. Казалось, только потолок и бюст Ленина оставались белыми. Парень подошел к бюсту, с трудом поднял его и, повернувшись к Кириллу, произнес:
– Бери бутылку, чего ждешь? Я вообще-то механик, но здесь работаю освобожденным секретарем комсомола. Обязанности, членство, товарищеские суды и все прочее дерьмо. Это нормально, я не жалуюсь. – Он разлил водку по стаканам. – Огромное количество паскуд, одно бабье, и больше ничего. Рыболовецкий сезон начался, так что водки в магазине не будет, только по специальному разрешению.
Андестенд? А кто его дает? Ваш покорный слуга. – Он полез в ящик и протянул нам лист бумаги. – Вы мне сразу приглянулись. Это ваше разрешение на водку. Может, хотите рыбки?
От рыбки мы отказались.
– Может, потанцуем? – заторопился он неожиданно.
Народу все прибывало. Мы не могли уже подойти к стене, нас оттеснили к бильярдному столу, на котором сидели девушки.
